Эдвин между тем усмехнулся как-то криво, вовсе не похоже на себя. Когда он откинулся на холодную каменную стену, в каждом его движении чувствовалась усталость. Словно он разом выдернул из себя удерживающий его прямо стержень.
— Знаешь, у тебя никогда не будет детей.
— Что?! — Час от часу не легче.
— Не надейся, что выйдешь замуж за этого идиота. Я тебе не позволю. Ты будешь моей и только моей.
— А при чем тут дети? — Мне стоило изрядных усилий взять себя в руки. Дурдом какой-то. Может, Эдвин действительно помешался?
— Каждый наследник нашего рода должен быть связан прямыми узами с достопочтенным предком. Фактически, — и снова эта кривая ухмылка, — его еще до рождения отдают в рабство призраку Конона ди Монтеро ради процветания и власти рода. Как ты думаешь, — его глаза вдруг блеснули из полутьмы настоящим безумием, — что для этого надо сделать мужу женщины, в чрево которой входит семя?
Бр-р-р…
— Я даже думать не хочу об этом! — Омерзение было таким сильным, что я не могла его скрыть.
— Верно, Мелани. Потому что с тобой этого не произойдет. Ты — только моя. Я не буду делить тебя даже с великим предком! — Глаза узника за решеткой буквально засветились диким огнем. Таким диким, что…
Он точно ненормальный, мамочки мои… Это не любовь, это одержимость. И она такая страшная!
А еще страшнее то, что он только что сказал. Если я правильно поняла, то в момент зачатия этот дурацкий призрак занимает тело своего потомка и… фу ты, какая же гадость.
Вот почему в не-будущем у нас так и не было детей. Эдвин… Нет, я далека от мысли, что этот человек пожалел собственного ребенка. Не захотел отдавать его в рабство мертвецу. Или пожалел меня. Нет. Он всего лишь не захотел делить то, что считал своим, даже с тем, кто владел его душой.
— Не бойся, Мелани. — Жаркий шепот из полутьмы отзывался противной дрожью где-то в желудке. — Тебя я никогда не отдал бы… Рано или поздно великий предок может потребовать зачать следующего наследника, но я скорее убью тебя, чем позволю овладеть твоей душой или телом кому-то еще!
Как я не грохнулась в обморок прямо там — чудо из чудес. Так вот что… так вот что это было, боги! Он… он поэтому меня убил?
Да лучше бы я ему и вправду надоела! Лучше бы он меня просто использовал как дорогу к силе семьи Тейл и устранил, когда надобность во мне отпала. Потому что эта ненормальная, больная страсть по-настоящему ужасна.
Грант обнял меня со спины, заключил в кольцо рук, еще и подбородок устроил у меня на плече. И мне сразу стало легче, я расслабилась. Этот мужчина словно заключил меня в кокон неприступной защиты. Правда, со стороны мы выглядели недопустимо близко. Эдвин вскинулся, вероятно посчитав, что таким образом мы издеваемся над ним.
Уверена, у Гранта подобного и в мыслях не было.
— Значит, призрак. Это многое объясняет, — произнес он, отвлекая от нашей близости. — Только вот, лорд ди Монтеро, ваш ответ неполный.
— С чего бы? — удивился Эдвин.
— Призраки бывают разные, слишком разные. Поэтому происхождение имеет значение.
— Великий предок совершил ритуал, кульминацией которого стало… принесение в жертву собственного сердца.
Меня передернуло. Я хорошо поняла, что предок Эдвина совершил ритуальное самоубийство. Хотя можно ли считать его действия самоубийством? Он ведь обрел подобие бессмертия, оставшись по эту сторону черты. Но все равно…
Не хотела бы я стать бесплотной тенью. И ради чего? Мне не понять этого маниакального стремления к короне. Она же… тяжелая.
В прошлом Эдвин поднялся на пост премьер-министра, и… этот пост принес ему уважение, почет, власть. Но не принес счастья. С годами Эдвин становился все более нервным, замкнутым, недовольным всем вокруг. Злым.
— Нам нужен артефакт — хранитель вашего… великого предка, — потребовал Грант.
Эдвин ухмыльнулся:
— Леди Тейл в качестве приза выбрала признания в преступлениях и открытие личности стоящего за ними кукловода. Отвечать про артефакт, лорд Эмерсон, я не обязан. Но если вам так хочется, то почему бы вам не заняться поиском лично? Кстати, я готов отдать артефакт тебе, Мелани. Разумеется, после того, как ты станешь моей супругой.
— Не стану, Эдвин. — Интересно, разве можно чувствовать одновременно жалость, омерзение, страх и сочувствие? — Мне жаль, но ты сошел с ума.
— А ты только заметила? Да, я сошел с ума. Уже давно. Но это ничего не меняет. Мелани, скажи, в качестве свадебного подарка ты предпочитаешь получить в ларце на бархатной подушке голову герцога или его сердце?
Одного не понимаю — почему даже сейчас, когда у нас в руках его признание, которое станет неопровержимым доказательством вины, Эдвин уверен, что сможет избежать наказания?
Глава 54
Застенки я покинула неприятно озадаченная. Не глядя, куда иду, полностью доверилась Гранту, а сама погрузилась в себя и принялась прокручивать в памяти выражение лица Эдвина, его жесты, мимику, взгляд. Неприятно, противно, но важно. И чем больше я думала, тем лучше понимала — Эдвин верит в успех, верит, что решетка перед ним откроется. И совсем скоро.
Но ведь, подписав признание, он гарантированно лишился билета на свободу… Никакой залог не поможет. Наоборот, сейчас начнутся проверки и аресты.
Грант передал бумаги «нашему» следователю и уточнил:
— А еще стопка бумаги найдется?
— Хм? Зачем, герцог? Найдется, но мы и так потратили почти все, что нам на три месяца выделялось.
— Сделаю копию.
— Подделку, которую будут всем показывать и хранить в сейфе? — уточнил папа. — Одобряю.
Второй раз писать признание Эдвин не будет. Возможно, он уверен, что его люди доберутся до бумаг и уничтожат их?
Да, пожалуй, звучит убедительно.
Про то, что Эдвин выглядел подозрительно спокойным, я рассказала, и следователь отнесся к моим словам со всей серьезностью.
— Согласен, оригинал следует защитить любыми способами. Не беспокойтесь, господа, я даю вам слово офицера — преступник так просто не вывернется. Это не просто убийство. Это попытка оклеветать другого человека, отягощенная глобальным заговором против действующей власти.
Когда он это сказал, я почувствовала, как поневоле скрутило внутренности в узел. Грант за смерть Вероники получил пожизненное заключение — и у него, как ни странно, были смягчающие обстоятельства. Это гадко и несправедливо, но он был герцогом, мужчиной. А Вероника — почти простолюдинкой, девушкой, потерявшей честь, пусть даже в результате «насилия». Суд при всей строгости закона все равно отнесся к преступнику снисходительно. Его, может быть, даже выпустили бы по амнистии лет через двадцать.
Но обвинения, которые намерены предъявить Эдвину, — это не банальное убийство надоевшей любовницы. Это клевета и — главное! — покушение на государство.
