— Здорово придумано. А у меня тут, представь, своя комедия. И тоже не без суеверий. Ко мне привязался один мальчишка…
— Разве только один? Ты недооцениваешь себя!
— Не мешай рассказывать. Такой один. Воздыхатель. Довольно милый, стройный, высокий, будь он чуть поувереннее в себе — был бы похож на легионера или гладиатора, есть у него какая-то жесткость во взгляде. И ладно бы отирался у порога, как все прочие, в надежде залезть внутрь, но у него там что-то свое, что-то мешает… в общем, то ли принес богине обет безбрачия, — но тогда зачем ошиваться у моих дверей? — то ли просто нерешителен, как подросток. Хотя вполне себе носит тогу.
— Ты знаешь, кто он?
— Да нет… впрочем… мне называли имя — он нездешний. И вроде мы с ними не в родстве. Я уже забыла, как его зовут. Но если ищешь постановки — вот тебе сцена. Можешь его разыграть, я разрешаю.
— Это всегда забавно, шутить над влюбленными. Но не жестоко ли, Делия?
— Поучительно. Нечего зариться на высокий виноград, как та лисица.
— Я смотрю, ты читала Эзопа…
— Нет, у нас в городке все так говорили. А что, Эзопа
[13]
уже переложили на латинский?
— Боюсь, что нет, — вздыхает он, — но могу найти тебе грамматика и ритора, который наставит тебя в греческом.
— Мне пока хватает, — отмахивается она, — а когда ваше представление?
— Завтра вечером. И лучшие места, как водится — твои. Сколько вас будет?
— Всколькером? — она не стесняется не только корявого греческого, но и такой же простоватой латыни, — не знаю еще. Разве мальчишку с собой позвать? О, вот отличная мысль. Заодно и позабавимся! На это он, думаю, согласится. И заодно позлю этих…
Она не уточняет, каких именно ухажеров стремится наказать и за что именно.
— Позови, — ему уже забавно.
— Вот ты и позовешь. Он возле дверей ошивается, сказали мне служанки. Передай ему от меня привет. А впрочем, нет, без приветов. Скажи, если его там застанешь, что хотела бы познакомиться со столь юным… ну там кем-нибудь, ты сообразишь. Но только смотри не спугни. И никаких пока Купидонов, просто приятный день в театре, не более.
— А как я его опознаю?
— По блеску в глазах. Вы, театральные, сходу ловите такие штуки, разве нет?
— Пожалуй, ты права, — рассмеялся он, — позову. Кстати, и пора мне — готовимся к представлению…
— Заходи, — она без тени кокетства подставляет ему щеку для поцелуя, зная, что кто-кто, а ее верный дружочек точно обойдется без Купидонов. Это не в правилах их дружбы.
— Непременно! — и он выскальзывает наружу, под серый северный дождь.
Как отвратительно долго тянутся местные зимы — по три месяца! То ли дело на Востоке, мудром и теплом, где он бывал прежде… Но что поделать, что поделать, от таких денег, как в Аквилее, ему будет трудно отказаться. Да ведь жизнь и в непогоду скрашивают мелкие открытия — например, вот этот паренек, что с деланным безразличием прохаживается неподалеку от дверей Делии: вылитый персонаж новоаттической комедии, неудачливый любовник…
Впрочем, в те годы комедии Менандра еще не называют новыми и аттическими.
Когда с Феликсом заговорил этот человек — из тех, кого не выделишь в толпе, но встретив, уже не забудешь, — его обдало жаркой волной. Неужели его привязанность, его страсть — недолжная, если верить Константу, страсть! — настолько заметна окружающим, что уже незнакомцы к нему подходят? Тем паче, незнакомцы, вышедшие из ее дверей… И чего было в этом стыде больше — страха Божьего или опаски людской молвы? Правильный ли то был стыд?
И вот теперь он расспрашивал Паулину.
— Мне нужен твой совет… Она приглашает меня на представление сегодня под вечер.
— Представление?
— В городском театре дают комедию Менандра.
— И ты хочешь пойти?
— Я не знаю.
— Отчего бы тебе не спросить совета у епископа?
— Я уверен, что он скажет «не ходи».
— Так и не ходи. Или сначала спроси его, а потом не ходи уже по его, а не своей воле.
— Я… я так не готов.
Он и самом себе, пожалуй, не мог объяснить, почему. Он безмерно уважал Константа, он старался быть хорошим членом общины, — а значит, повиноваться ему как отцу. Но бывает ведь так, что отец чего-то не понимает, не чувствует, — и тогда нужен кто-то вроде мамы.
— И как тебе могу помочь я? Никогда не давала советов молодым людям…
Она улыбается чуточку печально и чуточку задорно. Ну что, мальчишка, ты не слушаешь свою маму — а чего пришел ко мне? Думаешь, я тебе ее заменю, стану правильной, настоящей? Я не та, кто тебя родила.
И память о том, что ее сын уже не нуждается в советах — и от памяти никуда не деться.
— Наверное, твоя собственная жизнь похожа на трагедию, — отвечает Феликс невпопад, с уважением глядя на шрам на лице.
— Да нет, скорее комедия вышла. Слишком уж часто все вели себя как полные дураки.
Феликс не верит. Но не хочет спорить и переспрашивает:
— А ты читала комедии?
Он и не смеет предположить, что она могла ходить в театр.
— Аристофана, — кивает она, — там, где я жила раньше, откуда-то взялся Аристофан
[14]. Надо же. Очень смешно и хорошо пишет, такой сочный, свежий язык…
— Его уже не ставят. Слишком сложно.
— Так и жизнь сложна, — соглашается она. — Пролог ее — он где-то не здесь… Содержание комедии определяем не мы. Но от парода до эксода, от выхода хора на сцену до его ухода, это вот наше. Тут уж мы носим маски. И еще вот эти стасидии, — когда все остаются на месте, а движется только действие. И парабаса, когда хор обращается к зрителям, учит их жизни, спорит с кем-то. Это у нас всегда, мы без этого не можем. И, конечно же, агон, борьба двух главных персонажей. И забавные поучительные эписодии
[15]
— самое интересное в них, череда происшествий. Только в жизни идут эти части в произвольном порядке, а не как у комедиографов.
— Они ставят Менандра, — мрачно ответил Феликс, — у него нет этих частей. Ничего нет, кроме забавных историй. Просто какие-то дураки ругаются друг с другом, потом тот, кто хитрее, обводит вокруг пальца тех, кто попроще, и поступает, как ему выгодно и удобно.
