— То есть эллинов и египтян оставить в покое? — уточняю я с притворным смирением.
— Оставь, — вмешивается богач, — так оно надежней будет.
— Погрязающих во тьме язычества наших братьев и сестер — не выводить к свету истины?
— Ориген, — в голосе епископа властность и гневность, — мы все осведомлены о той истории с эфиопами и ладаном, так что о местных идолах ты бы лучше помолчал.
Я молчу. Да, он знает, куда бить. Об этом немыслимо вспоминать даже во сне. Ну как Денису — про ту историю, когда они заступали в караул, и почти… в общем, он сделал тогда чуть заметное движение плечом, словно хотел скинуть заряженный автомат — и от него сразу отстали. Надолго. Но не навсегда.
Да кто такой этот Дионисий, к чему он тут? Что за варварское слово «караул» и при чем тут автомат, забавная паровая игрушка, которая вращается со свистом? Я — Ориген. Я римский гражданин и мог бы поступить в легионеры, но не смешна ли сама мысль об этом?
А епископ мой не унимается:
— Повелеваю тебе обличать нечестие Зороастра!
— Слушаюсь, отец мой и господин, — я отвечаю почти со смирением, — и особенно рьяно берусь исполнять это приказание сейчас, когда общий повелитель наш Марк Аврелий Север Александр выступил в парфянский поход, отражать и покорять персов-зороастрийцев, и надобно нам показать повелителю, да хранит его Господь, что мы верные его слуги и горячие молитвенники за его бессмертную душу. И самый простой путь сие сотворить — умолчать о близких нам эллинских и египетских идолах, обличая зарубежных персидских.
Пахнет солнцем, деньгами и особенно острым лицемерием. Журчит в фонтане вода, чуть слышно шелестит опахало, но смолкла неведомая птица. Допито миндально-медовое молоко, не доедены фрукты, и по всему видать, что не дождаться мне от моего епископа ни милости, ни справедливости. Но деньги — деньги на огласительное училище мы получим. Урок будет продолжен. И раб, раб будет овевать богача опахалом, подавать ему прохладное миндальное молоко.
И — проснуться.
Февраль и площади
Ночная зимняя Нева безвидна и пуста, словно в книге Бытия. Дул пронизывающий ледяной ветер, до рассвета — мутного и стылого — была вечность, и дневного света, конечно, сегодня им не увидеть. Они брели по мосту, как паломники: впереди миражом Эрмитаж, позади — теплое, сонное общежитие Ленинградского универа с гулкими сводами, с пустыми бутылками в уголке огромной эркерной комнаты, лицемерно разгороженной двумя шкафами примерно напополам: мальчики направо, девочки налево. В той группе, куда Денис вернулся из армии, их было почти поровну, а значит — никому не обидно в пьянках-гулянках, скоротечных романчиках, дружеском каникулярном сексе. Ну, а если обидно — тоже поровну.
А вообще-то ужасно интересно: каково это — быть девчонкой? Ощущать вот это вот всё, особенно когда…
Ну нечего об этом сейчас. Они серьезные, умные студенты. Приехали на музейную практику в город Эрмитаж. Нет, не Ленинград, а именно Эрмитаж, Ленинград — его пригороды, окрестности, предместья. Город там, внутри — город, населенный бессчетными народами и племенами, но их квартал — античный. Зато его предполагалось вытвердить наизусть. Греки и римляне, римляне и греки, да еще всякие причерноморские скифы, эллинизированные, то есть огреченные и счастливо вошедшие в состав социалистического Отечества по территориальной своей принадлежности. А что, так и называлась первая часть учебника по истории, с которым он готовился к поступлению: «История СССР с древнейших времен до 1861 года».
И вот сегодня — последний день этой самой практики. И не только этой. Голова трещала, слегка подташнивало. Нет, не так уж и много было выпито, просто… всего подряд, и натощак. А может быть, подташнивало больше от другого. Алена — большая, уютная, веселая — шла немного впереди, наискосок, и вроде как никто не имел в виду, что она теперь — его девушка. Да и с какой бы то стати? Так, время провели.
Было даже не то чтобы гадко — неуютно всё это вспоминать. И глядя на контуры Зимнего в тумане, Денис уносился в другую, чужую реальность, где можно было переписать тот самый учебник… Вот же ведь как вышло: предместья прекрасного Эрмитажа стали колыбелью трех революций, а ведь и первой хватало за глаза. Вот бы перенестись в то предгрозовое время, в ранний семнадцатый, вот бы войти не в музей — в нервный центр империи накануне ее агонии. Его, наверное, как-нибудь пропустят, ну не будем сейчас думать, как — обязательно пропустят в тот кабинет, в этой фантазии он сам и перенесется в дымный, страшный, последний февраль:
— Ваше Величество, я знаю, это звучит невероятно, но я прибыл сюда из совсем другого февраля. Еще есть время, его немного, но Вы можете спасти свою страну и свою семью. Нужно только…
Ах да, он же был тогда не в Зимнем, а в ставке в Могилеве. Тоже мне стратег! Ну, значит, туда. В загробный этот Могилев, выбрали же название!
Тот, конечно, будет упрямиться, морщить свой породистый, германский, венценосный лоб, не станет его слушать. Чем его убедить? О, захватить с собой учебник по истории СССР, тот самый смешной, но только вторую его часть — от отмены крепостного права до новых первобытных времен, в которые ввергли страну коммунисты! Показать ему всё про Ипатьевский дом
[12], про расстрелы, про Брестский мир. Хотя нет, про Ипатьевский сразу не надо, только напугает его… Захватить что-нибудь такое техническое из наших восьмидесятых, или уже даже девяностых, кто как считает. Какой-нибудь магнитофон или лучше полароид, сфотографировать моментально всю его семью, и чтобы карточка сразу вылезла. Интересно, где взять полароид?
— Ваше Величество, умоляю, от Вас зависит спасение России! Верните срочно гвардию в город, или любые верные части. Поставьте во главе гарнизона генералов Корнилова (он, кажется, уже бежал из германского плена?), Деникина, Юденича, адмирала Колчака, дайте им любые полномочия. Большевиков немедля всех арестовать и строжайше изолировать. Меньшевиков, впрочем, тоже. Наладить любой ценой снабжение города продовольствием. Начать, как это ни прискорбно, переговоры о перемирии…
Нет, на это он не пойдет, на перемирие. И вообще! Может быть, лучше не к нему, а сразу к генералам? Военный переворот? На трон — Алексея, регентом — Корнилова или Деникина… Нет, регента из гражданских, конечно. А то, как ни крути, сапоги всмятку. Кто у нас там был? Столыпин уже убит… Струве?
Поздно, поздно в февраль 1917-го. Поздно. И как все-таки задувает, надо было на троллейбус там сесть, через Неву переехать, хоть и московские студенческие здесь не действуют, ну да ладно, четыре копейки всего билет-то стоит, и чего они потащились на таком ветрище пешком… ну хоть похмелье выветрится, пока до Эрмитажа дойдут. А Алена даже не обернется. Какая у нее все-таки фигура точеная, как у статуй античных… И вообще, чего это Глеб сегодня их вызвал — за полчаса до открытия, к служебному входу? Ну что за блажь, не выспались, и в поезде наверняка опять бухать… если бабло осталось… а ведь не осталось!
