— Ты что, — он ей терпеливо объяснял, как маленькой, — это же за наше общее будущее!
— Мамин отдел в КБ расформировывают, — она говорила тихо, но и одновременно яростно, — говорят, конверсия, клепайте кастрюли, ваша электроника никому не нужна. А они же… А бабушка из Дзержинска пишет — там вообще уже есть нечего. В магазинах нет ничего. Производство всё встает, поставок нет, план летит к чертям, зарплату задерживать начинают. А и то, рубли эти — что на них купишь? Карточки уже вводят, как в войну…
— Ну ладно, я пошел, — холодно бросил Денис.
Девочка — из Дзержинска Горьковской области. Он прежде и не знал. Все понятно. Даже… даже идет ей такое происхождение. Что она понимает, юная дзержинка! И, не оборачиваясь, поднялся, влетел в квартиру — а там запах, дивный какой запах! Мама жарила котлеты.
— Это на обед! — мама спиной уловила голодный взгляд, — как съездил, как добрался?
— Все хорошо…
— Позавтракать — геркулес тебе сварю. С вареньем можно, позапрошлогоднее я открыла абрикосовое, только чуточку засахарилось, а так почти что свежее. И еще сыра немного есть, бутерброд сам сделай. А котлеты на обед! На всю неделю, учти.
С сыром — ровно то, что было нужно! Да еще было полбанки растворимого индийского кофе, а если овсяночки с вареньицем на десерт — так и вовсе роскошь после общажного аскетизма. В желудке разлились тяжесть и теплота, старенький диванчик ждал на прежнем месте, и… В общем, когда он проснулся, идти к месту сбора было уже поздно — успеть бы на сам митинг на Манежке.
От их переулка дотуда — минут десять ходу. Но Денька опасался, что не пустят. В недавнюю эпоху «гонок на катафалках», когда один престарелый генсек сменял другого на годик-полтора, чтобы самому к безмерной скорби всего прогрессивного человечества упокоиться под кремлевской стеной, прощалось человечество с финалистами гонок как раз в Колонном зале на Пушкинской, совсем рядом с их Салтыковским. Траурная очередь тянулась по Пушкинской, всё было оцеплено милицией, наглухо законопачено, даже можно было не ходить в школу. Собственно, дойти до нее было нереально: в оцеплении стояли простые ребята из Рязани и Саратова, в головах у них было только «пущать не велено», разве что по паспорту с пропиской к месту постоянного проживания, а паспортов у школьников не было. Так что — спасибо партии родной за наш трехдневный выходной!
А тут — целый митинг! Да ведь точно всё перекроют, никуда не пустят… Но нет. Милиции было совсем мало, никаких этих барьеров, живых цепочек, ничего не спрашивали, оглядывали невнимательно. Кажется, для самих ментов всё выглядело как нашествие марсиан: как это, митинг в центре столицы?! Не на первое мая, не на седьмое ноября… и без красных знамен, и даже с флагами какими-то разноцветными, то ли власовскими, то ли бандеровскими, то ли еще непонятно какой национальности, и начальство, начальство — не против? Не запретило? Не велело разгонять? Ну ладно… мы постоим, нам-то что!
А по Горького — впрочем, какая там Горького, Тверская, долой пролетарского гуманиста, автора людоедского очерка про Соловки! По Тверской шел и шел народ, своими какими-то группами и ручейками вливался в шумное манежное море. На тротуарах стояли и глазели бабушки, вечные российские бабушки, терпеливые, запуганные, робкие: как, уже и это можно? И домохозяйки помладше, и Любка эта бестолковая из краснознаменного Дзержинска тоже небось где-то здесь стоит, губки пухленькие скривила, оборонное КБ ей, милитаристке малолетней, жалко распускать…
Но где, где здесь найти своих? И Денька просто влился в этот ручеек, а на Манежной… На Манежной было людское море, от края и до края. Лица, лица — незнакомые, а ведь все-таки родные. Те, которые с детства — рядом. На семейном празднике, в районной библиотеке, в повестях Стругацких и рассказах Шукшина, в комедиях Рязанова и Гайдая, даже на плакатах — они, они, люди, которые живут не для брюха, не для… ну в общем, как с Аленой в общаге. Строители коммунизма, говорили о них с трибун. А они — просто люди. Они жили для высокой цели, вот и все. Разве мало?
— Де-енька! — родной такой вопль выхватил его из толпы, заставил завертеться, оглянуться. Надя, Надюша!
— Я тут! — почти вежливо расталкивая толпу, бросился к ней, чмокнул сходу в щечку и тут же устыдился этого мещанского жеста, да и муж-то, наверное, рядом? Как посмотрит?
— Знакомься, — радостно выдохнула она, — Паша, Нино, Витя, Артур… наша маленькая дружина! А Серега мой дома остался, простыл он чего-то, да и за Наткой заодно присмотрит. Ну и вообще…
Она будто слегка стыдилась своего аполитичного мужа. Но стало чуточку легче — некому права на Надю предъявлять.
А со сцены — вещали, требовали, призывали. Народные депутаты, политики, трибуны — да откуда же столько их взялось? Ходили десятилетиями на унылые партсобрания, поддерживали, одобряли, вступали, куда скажут — и что? Хлопали в ту пору глухую усталым ораторам, вестникам бессмысленной пустоты — хлопали, но берегли ладони, и Солженицына передавали друг другу в метро, завернутого в позавчерашнюю «Правду». Да и то, как в анекдоте, у газетного киоска: «Правды» нет, «Россию» продали, остался «Труд» за три копейки.
И откуда что взялось? Как казенная серость обернулась этим разноцветьем, как вытравленное из сердец и умов — воспарило, взлетело, разыгралось? И — ни одного кулака, ни одного камня в милицию, в витрину… не Париж шестьдесят восьмого, не Алабама шестьдесят третьего — мирная, интеллигентная, демократическая Москва девяностого года! Мы победим.
Там, на сцене у гостиницы «Москва», требовали дотошного следствия и справедливой кары для партийной мафии, чтобы «Узбекское дело» Гдляна и Иванова
[13] превратить в «Кремлевское» — и вверх взмывали кулаки. Венсеремос, мы победим! Прежде так можно было только про какого-нибудь Пиночета, а тут — у самых стен Кремля и про самих кремлевских.
— К от-ве-ту! К от-ве-ту! — ревела толпа.
И кто-то рядом подхватил в такт:
— Кот-ле-ту! Кот-ле-ту!
А ведь и правда — аппетит на воздухе снова ой как разгулялся! Котлетки бы сейчас горяченькой, из тех, что мама утром жарила…
— Кот-ле-ту! — подхватил Денис радостно… и словил недоуменный взгляд Нади. Всё так серьезно, а он!
— Шутка же, — оправдался неуклюже, но она не ответила.
Митинг подходил к концу, резолюции приняли, друг другом насладились, но расходиться совсем не хотелось.
— А знаете что… — неожиданно выдал он, — насчет котлет… у нас, кажется, парочка есть! Давайте ко мне? Я тут в двух шагах живу. Дома только мама.
— Ну, неудобно, — засомневалась Нино, грузинская красавица одних с Денькой лет.
— Меня мои ждут, — поддержала ее Надя.
— Мы ж с пустыми руками, — согласился изящный Артур.
