— А давай. И знаешь… давай я сейчас к тебе?
— Без проблем, — пожал он плечами, — но бухла дома нет, предупреждаю.
— Возьмем у таксиста бутылку, — уже начинал хмелеть Денька, — я плачу́. Потому что сейчас — надо. Ты прав.
Был у него с собой на всякий случай лиловый четвертной.
Сон о толковании
Это помещение кажется огромным: два ряда колонн разделяют его на три части, оно заполнено сидящим и стоящим народом, а огоньки светильников выхватывают из мрака на стенах фрески со сценами из священной истории.
Мы в базилике, в «царском» помещении для общественных собраний и ритуалов. И эта базилика — в Кесарии, в «царском» городе на берегу Средиземного моря. И в центральной части, в полукруглой апсиде — поистине царский престол, резное сиденье, на котором восседает величавый красавец в белом расшитом одеянии.
Я — по правую руку от него. На мне — белый плащ. Я пресвитер. И рядом со мной — такие же пресвитеры, но самый близкий к моему епископу Феоктисту — именно я. Выкуси, Деметрий! Не помогли все твои возмущенные письма, все клеветы, все потуги. Исход состоялся. Невзирая на эфиопа, на ладан, на якобы самооскопление, которого, конечно же, не было (разве не видна тебе была моя борода?!) Невзирая даже на постыдную пьянку с Витькой и с травкой… какой такой Виктор, что за пьянство? Такого не было в моей истории. Это лишнее. Убираем.
Мы — в Кесарии Палестинской. В базилике, где собираются на молитву христиане. Посредине — чтец, перед ним на деревянном возвышении (аналой, да, так его потом назовут) развернут свиток. Он только что закончил читать. Епископ чуть заметно поводит рукой в мою сторону — и взгляды прикованы ко мне.
— Мы услышали прочитанное, и прочитано было немало, — начинаю я говорить, и сразу же молодой паренек за столом чуть поодаль начинает делать пометки в папирусе. Это поразительно, но он успевает записать всё сказанное и не искажает смысла. У него своя система пометок и обозначений, ни одного слова не пишет он целиком, но потом достоверно восстанавливает по этим своим черточкам и кружочкам. И далее, странно даже о таком говорить, толкования мои переписываются, расходятся по городам, оседают, наверное, даже в Александрийской Библиотеке…
— Мы слышали сейчас о том, как Давид скрывался от Саула, как Бог принял одного и отвергнул другого. Много было яркого, поучительного, живого. Предоставим нашему господину, епископу Феоктисту, выбрать, какой именно эпизод мы будем сегодня разбирать.
Феоктиста я знаю отлично. Что выберет он? Сомнений нет: самое трудное. Иначе зачем и собирать народ на такую молитву с углубленным и подробным чтением Писания? Кому-то довольно исполнения ритуалов, но наш епископ ищет во всем смысл.
— О волшебнице и Самуиле, — говорит он.
И я вижу, как морщится пожилой лысоватый пресвитер напротив меня. Лицо у него сразу становится похожим на сморщенный кислый плод, который называют цитроном. И я, в этом сне начинаю понимать, припоминаю сюжет, которого не знает еще тот юноша в северной стране. И понимаю, почему тот скривился.
Еще бы, такая история! Царь Саул накануне решающей битвы идет к волшебнице и просит вывести дух умершего пророка Самуила. И та выводит, Самуил приходит и пророчествует. Что это, как это? Только простаков соблазнять!
— В Писании нет ничего произвольного и постороннего, — начинаю я речь, и голос мой обретает крепость, — но не всё относится к каждому из нас в равной мере. Какая мне, к примеру, польза от истории про дочерей Лота, которые соблазнили собственного отца? Или про Фамарь, соблазнившую своего свекра Иуду? Но не будем торопиться: только истолкованное, а не просто услышанное, идет нам впрок.
Отсюда, из апсиды, заполненное людьми пространство базилики кажется чем-то вроде моря — живет, волнуется, дышит. Мне не разглядеть отсюда дальних лиц, глаза ослабли, но как слышишь рокот волн и вдыхаешь всей грудью соленую влагу — так чувствуешь и дыханье толпы… нет, не толпы — кесарийской церкви.
Лиц не разглядеть их отсюда, но я знаю: они пришли на закате дня. Ноют спины, скрюченные бесконечным трудом в мастерской, зудят от щелочи руки прачек, потихоньку выхаркивают свои легкие подмастерья кузнецов, что раздувают мехи и дышат дымом. Им бы всем теперь размяться, им бы в термы, смыть усталость дня, похлебать горячего да завалиться на циновку в углу, забыться до завтрашнего утра зыбким и хрупким сном. А там — по новой.
Но они пришли на закате дня — увидеть свет невечерний. Что скажу я им, чем займу голодные умы? Слова-пустышки дешевы. Они хотят услышать правду. А я — я уже научился чувствовать их боль, их усталость, их ужас перед разверстой пастью погибели, куда скользит каждый из нас.
— Волшебница по приказу Саула возвела из преисподней дух Самуила. Будь это кто иной, может быть, мы не смущались бы так сильно. Но пророк Иеремия свидетельствует о Самуиле, что он, покойный, вместе с величайшим Моисеем — перед лицом Господним. И от псалмопевца мы слышим: «Моисей и Аарон средь иереев Его, Самуил среди призывающих имя Его». Как же так? Тот, кто был угоден Богу — в подземельном заточении и повинуется волшебству?
— Да врет она всё, — кто-то кричит из толпы народа, — то был не Самуил!
— Можно так подумать, — я охотно принимаю брошенный мне мяч, — что она лжет. Не был возведен Самуил, не беседовал он с Саулом. Мало ли было лжепророков, говоривших от имени Господа? Тем легче сказать нечто якобы от имени Самуила. Не мыслим же мы, что он в аду?!
— Ну не-ет! — раздаются голоса. Молчи, цитроннолицый. Ты всё понял в этом мире, а они только выходят в дорогу и еще не знают, куда придут. Мне с ними по пути!
— Конечно же! Самуил с юности носил священническое одеяние, Бог низводил по его молитве дождь в летнюю пору, был праведен и не требовал платы. Если он в аду — где же Авраам, Исаак и Иаков? Самуил в аду? Тогда и Моисей! Тогда кто из нас удостоится рая?
— Никто! Да врет она всё!
Цитронное лицо светлеет. Ничего, подожди, наше толкование далеко еще не завершено. Тебе еще будет, чему удивиться.
— Но будем же рассудительны, не будем вкладывать в Писание то, что нравится слышать нам самим, а постараемся понять, что оно говорит нам. Кто на самом деле автор Священного Писания, спрошу я вас?
— Святой Дух! — раздаются стройные голоса, — Сам Бог!
— Именно так. А что же написано? Женщина спрашивает Саула, чей дух возвести из преисподней. И Саул отвечает…
— Пи́сять хочу!
Писклявый дитячий голосок врывается в наше толкование.
— Мама, я хочу попи́сять!
Мама шипит на дитятко, остальные хохочут. Верно, она, пунцовая от стыда, уже отвешивает малышу подзатыльник.
— Своди, своди его наружу, — со смехом говорит епископ, — и возвращайтесь к нам. И смотри не ругай: плоть немощна, а дети себя не стесняются. Всем нам напоминание!
Он знает свой народ, мой добрый епископ. Хохот стих. А я продолжаю:
