Но нет, их было вовсе не трое. Как ручейки в дождливую погоду (но это утро выдалось ясным), стекались отовсюду люди, узнавали друг друга в лицо или просто угадывали по неосознанным приметам:
— Вы ведь тоже к отцу Александру?
Были тут и факультетские, и немало — вот и Ольга Никитична радостно ему улыбнулась. Как раз через полчаса должны были они засесть с ней в аудитории за Плутарха — а сели на соседние скамейки очередной александровской электрички. И ничего не надо было объяснять. Старосте группы она наверняка ведь позвонила.
И от электрички — людской поток нарастал, тянулся к маленькому деревенскому храму, где высокое духовенство уже начинало богослужение, его звуки едва долетали во двор. Всех не мог вместить не то что храм — просторный двор перед храмом, люди стояли поодаль, за воротами, залезали, лишь бы что-то увидеть, на крыши сараев и гаражей, переговаривались, как бывает, когда делят на всех внезапное горе.
— Мне сегодня отец во сне явился. Благословил. Дальше, говорит — сами.
— Дальше мы сами.
— А как?
— Священномучениче отче Александре, моли Бога о нас…
Кто-то тронул его за плечо, он обернулся: Сема! В костюме с галстуком, каким нельзя было прежде его себе представить, печальный и торжественный:
— Здравствуй, День.
И добавил, чуть помолчав:
— Смотри. Вбирай. Вот это и есть — церковь. Это редко когда увидишь.
А потом — Сему позвал какой-то оператор с тяжелой камерой на плече, он нашел выгодную точку на соседней крыше, и Сема стал пристраиваться в кадре, что-то комментировать, объяснять, суетиться…
Служба была долгой, но не тягостной — от того ли, что стояли на хрустальном осеннем воздухе (разве что сигаретным дымком откуда-то сбоку потянуло), или от того, что изумление и горе нуждалось в выверенных временем словах.
Кто себя чувствовал здесь своим — после службы остался помянуть, задержать это мгновение прощанья, причастности, сестринства и братства. А Денис с Верой и Любой пошли обратно, к электричке. Рассеивалось единое, подступало земное: купить в магазине пакет пряников да лимонада бутылку, обсудить, когда там перерыв в электричках и как добираться домой, если он еще не закончен…
И среди всего этого, с надкушенным пряником в руке, Денис вдруг застыл посреди дороги. Осколки чужих разговоров сложились в единую картинку.
— Девочки, а ведь он… он ведь не здесь, не в Новой Деревне жил, так?
— В поселке Семхоз, — кивнула Вера.
— Это ведь прямо перед Загорском, да?
— Перед Троице-Сергиевым посадом.
— Я… я ведь видел его убийцу. Два дня назад. И еще раньше.
Рассказ об этих встречах вышел у него путанным и, кажется, ни одну из девушек не убедил. А Денис уже задумывался: где лучше сообщать в милицию: если тут, в Пушкино, так и будут сюда таскать. Нет, лучше в Москве, в районном отделении. Но… поверят ли и там? Скорбь и горечь сменялись холодной решимостью к действию, и так было проще, чище, яснее.
Электрички и в самом деле пришлось ждать почти полчаса. Платформа была пустой, кто же не знает обычного расписания? Только такие дураки, как они. Они сидели на скамеечке и молчали, не зная, о чем и как говорить. А когда минут через пятнадцать Денис поймал на себе взгляд еще одного пассажира метрах в трех поодаль, ахнул: то был Аркадий Семенович, тот самый гебешник, чью визитку он по ветру развеял! Ну конечно, он тоже должен был присутствовать на похоронах. Хотя бы по служебному заданию. Но, странно, почему не на служебной машине возвращается? Или это — с ним поговорить, специально?
Гебешник чуть заметно мотнул головой, показал глазами на дальний край платформы, Денис рванул за ним. Дошли до пустого пространства, метров десять в ту и другую сторону — никого.
— Ну, здравствуй, Аксентьев. Давно не видались.
Он был спокоен, уверен, как прежде — безлик. Руку протянул. Денис пожал. И всё смотрел на нее, отчего-то разглядывал его плотную, жесткую ладонь, да еще часы — хорошие, не наши, часы на правой руке. А в лицо словно бы стеснялся ему посмотреть.
— Здравствуйте. Я даже искал вас. Я…
— Мог позвонить.
— Номер телефона, простите… потерял.
— Очень неаккуратно с твоей стороны, Аксентьев. Небрежно!
Он издевался, похоже. Но сейчас не это было важно.
— Аркадий Степано….
— Семенович.
— Аркадий Семенович, простите. Я видел убийцу отца Александра.
— Да ну? Вот так сразу? Следствие еще ничего, а ты уже…
— Я видел его, так получилось. На самом деле, я мог его остановить. Я мог это сделать гораздо раньше. Я встречал его в Питере в феврале, ну тогда я еще ничего не знал. Потом летом у Данилова монастыря, хотя нет, там был не он, и еще на бульварах слышал, то есть видел, как двое разговаривали…
— Ты пустырничка попей, Денис. А то волнуешься очень. Ну да, это потрясение для всех для… вас. Понятно.
— Вы не верите мне, как они. Ну, я понимаю. Давайте я изложу всё, что было позавчера, в воскресенье, хорошо?
— Давай.
— Я проснулся очень рано, словно от какого-то толчка. Я вообще поздно по выходным люблю вставать, а тут… Вроде собрался в церковь, но не поехал. Что-то меня вело. Вышел на Ярославском, сел в электричку, но, понимаете — во вторую! На двадцать минут позже. Это было роковое опоздание. Моя вина! Что-то меня вело, я наверняка бы почувствовал, что на станции Семхоз надо выйти, я бы прошел в лес, я бы — я бы спугнул убийцу! Это точно.
— Погоди, — гебешник давил смешок, — ты мне сейчас рассказываешь, что весь наш Комитет, вся доблестная советская милиция прошляпила готовящееся преступление. А ты, проснувшись ясным воскресным утром, чуть было его не предотвратил, убийцу не связал и не доставил в Лефортово? Ну, герой, чё сказать.
— Не связал бы, — сглотнул обиду Денис, — но спугнул бы наверняка. Зато теперь легко могу опознать. Запишите: невысокий такой парень крепкого телосложения, волосы… ну вроде темно-русые, прямые. Без особых примет. Ходить любит в военном, в «афганке».
— Зашибись приметы. Вот электричка подъедет, в ней таких будет штук тридцать или пятьдесят. Всех сразу арестуем или через одного?
— Послушайте! Ну это же серьезно. Он вошел на станции, в одежде, забрызганной кровью…
— Ты ее трогал, нюхал, сдавал на анализы? Или просто пятна увидел?
— Просто увидел. Но дальше, дальше слушайте! На бедре — чехол от саперной лопатки.
— Серьезная улика! Все убийцы такое носят. А как их еще распознаешь? Только так.
— Да вы издеваетесь!
— Да ты сам надо мной издеваешься, молодой человек. Время мое тратишь. А время мое — оно государст-венн-ное! Оно бесценно.
