Щеки трактирщика побагровели так, что свежий след от плетки потерялся.
– Так, сьерр Гончар. Сейчас принесу золотишко-то, все верну до монеточки. Я ведь сразу понял, что без вас не обошлось, сохранил, чтоб не потерялось. Принесу я.
– Не суетись. Можешь оставить себе.
– Благодарствую, сьерр Гончар! – трактирщик едва не распластался на полу в поклоне.
Ринхорт поморщился:
– Вино выпей сам за мое здоровье, а мне пришли с кем-нибудь кувшин молока. Только не тех двух продажных девок посылай, я брезглив. И еще нужна новая одежда для моего раба. Рубаха, штаны и куртка. И башмаки из хорошей кожи.
– Будет сделано, сьерр! – трактирщик попятился к двери, низко кланяясь, но был остановлен.
– Куда это ты? А как же выпить за мое здоровье? – прищурился Ринхорт и протянул забытый на столе кувшин.
Пухлые руки мгновенно побледневшего толстяка юркнули за спину.
– Дык, потом я, пренепременно! Дела у меня еще.
– Пей сейчас! – Ринхорт схватил его за шкирку и поднес кувшин к трясущимся губам трактирщика. – Какие могут быть дела? У тебя, кроме нас, постояльцев не осталось.
Колени человека подогнулись, глаза выкатились от ужаса, он кулем повис в крепкой руке, хрипя:
– Пощадите, сьерр Гончар! Приказали мне, не хотел я! Зелье там сонное подмешано. Заставили меня, сьерр… сказали – шкуру сдерут, сгноят всю семью, детишек… Пощадите!
Ринхорт разжал руку, и трясущаяся туша с грохотом упала, поползла к его ногам. Отпихнув причитавшего трактирщика ногой, рыцарь спросил:
– Какая тебе разница, кто сдерет с тебя шкуру? Когда они вернутся?
– Утром, после восхода. За вами и новобранцами. С подмогой придут, я слышал.
– Значит, их лагерь совсем близко?
– В десяти верстах к западу, сьерр Гончар.
– Вели конюху держать наших коней наготове. Кроме того, нам понадобится еще одна лошадь, – черные глаза сверкнули. – Еда тоже отравлена?
– Нет, сьерр, только вино!
Ринхорт, отхватив кинжалом полосу от куска мяса и подцепив его острием, протянул трактирщику:
– Ешь!
Толстяк, схватив угощение, запихал его в рот, разжевал, давясь, и проглотил.
– Видете, сьерр Гончар, чистое оно, клянусь!
Отпустив трактирщика, не помнящего себя от счастья, что остался жив, рыцарь рухнул на лавку.
– Ты был прав, Райтэ. Ну что, уйдем сейчас или дождемся утра и продолжим переговоры?
– Подождем. А лошадь еще одна тебе зачем? – полюбопытствовал я, сняв пояс с мечом и с наслаждением растянувшись на жестком топчане, прикрытом соломенным тюфяком и покрывалом из мешковины. В просторной комнате стояла еще кровать, но я же здесь вроде как раб, мне полагается быть скромным.
– Пригодится, – загадочно ухмыльнулся дарэйли. – Садись к столу, поешь.
– Я лучше лежа.
– И кто учил тебя этикету, бывший принц? – скорбно вздохнул железный рыцарь, щелчком пальцев отправляя мне медный поднос с едой. Сам же, сняв перевязь с мечом и положив его на лавку вместе со жреческим знаком, приник к окну, что-то там высматривая.
– Бывшему можно и без этикета, – парировал я, водрузив поднос на живот и разделывая кинжалом сочный кусок мяса. – А ты не присоединишься к трапезе?
– Я не голоден.
– Боишься, что окорок все-таки отравлен?
– Парами железа надышался, – хохотнул Ринхорт и решительно направился к выходу, но остановился посреди комнаты, воззрившись на плотно сколоченные дверные доски. Щеколда под его взглядом ожила и беззвучно поползла в сторону. Указательным палецем дарэйли нацелился на скобу дверной ручки и поманил ее к себе.
Дверь распахнулась. Служанка, стоявшая за ней с занесенным для стука кулачком, пискнула от неожиданности и отшатнулась, расплескав жидкость из прижатого к груди кувшина. На блузе растеклось пятно.
– Заходи, девушка, – сказал Ринхорт.
Я едва узнал тощую конопатую Щепку: перемены были разительными и не в лучшую сторону. Простое платье сменилось на юбку и блузу с низким вырезом, поверх которой был надет корсет со шнуровкой, только подчеркивавший выпирающие ключицы и худобу нескладной фигуры с распущенными русыми волосами, окутавшими плечи. Брови девушки были неумело подведены угольком, щеки подрумянены. Но на левой щеке румянец алел куда ярче, чем на правой, и явно напоминал след от пощечины. А на ресницах дрожали слезы.
Ступив несколько робких шагов внутрь комнаты, служанка споткнулась и не упала лишь потому, что Ринхорт успел ее подхватить. Объемный сверток, с трудом удерживаемый локтем девушки, выпал, а остатки молока из кувшина оказались на плаще Ринхорта.
– Простите, сьерр! – задрожал тонкий голосок и умоляюще заломились брови. – Я нечаянно, я постираю!
– Разумеется, – лицо рыцаря стало каменным. – Как твое имя?
– Ханна. Я прямо сейчас постираю. К утру высохнет, сьерр.
– Не сомневаюсь. Ты не против, если я помогу тебе… высушить? – Ринхорт, приподняв ее голову за подбородок, заглянул девушке в глаза, и мне сразу стало ясно, почему темных дарэйли в народе считают демонами-искусителями. Еще бы кто-то из девиц сопротивлялся, когда на них смотрят такими жгучими, парализующими всякие возражения очами.
– Не против, – прошептала несчастная жертва.
Уходя вместе с девицей, Ринхорт оглянулся и подмигнул, распорядившись:
– Запри дверь и никому не открывай.
Я поднял сверток, развернул: там были полотняные штаны, рубаха и стеганая куртка. Не дойдя до двери, я споткнулся на том же месте, что и служанка, и едва не въехал лбом в стену. Дьявол! Из половицы торчал толстенный гвоздь. На моих глазах, пока я потирал ушибленный палец, гвоздь втянулся в доску. Ну, Ринхорт! Убить бы этого железного шутника!
«И зачем ему приспичило сушить этот дурацкий плащ? Как будто без него не высохнет! – проворчал я про себя, заперев дверь и принимаясь за прерванную трапезу. – Все-таки он – беспечный сумасшедший! Тут за нами с одной стороны жрецы гонятся, с другой – королевская армия придет нас убивать, а ему чистенький плащ понадобился!»
В глазах сыто поплыло, а в желудке возникла немыслимая тяжесть, придавившая тело к топчану так, что и пошевелиться казалось невозможным. Кажется, я пожадничал, слопав весь окорок. Глаза слипались.
«А ведь трактирщик солгал, Райтэ!» – сонно пошевелился внутренний голос.
Отшвырнув поднос, я заставил себя встать. Шатаясь, изо всех сил удерживая сознание, не давая ему опрокинуться в сон, дополз до окна и, сломав деревянную раму, высунулся. От ночной прохлады стало полегче. Так. Что там надо делать при отравлении? Два пальца в рот? Нехорошо блевать в окно, но мне не до правил приличия. А еще кто-то говорил, что я – коварный злодей…
