Она засмеялась, качнув бедрами:
– Твоя смерть будет сладкой, мой принц. И только тогда я позову жрецов. Умереть от любви – что может быть прекраснее?
Лжет. Если бы ей приказали убить меня, она бы не стала высасывать яд. Или ей так хотелось помучить меня перед смертью? Интересно, сколько жрецов ждут ее сигнала? А там и королевские рекрутеры подоспеют, будет весело.
– Соглашайся, Райтэ, – ее зубки чуть прикусили ухо. – Если твоей сущности необходимо убивать, тебе позволят воевать сколько угодно. Во благо Сферикала. Ты сможешь расширить Империю хоть на весь мир.
– Зачем? Я никого не хочу убивать.
– Да неужели? А лучники из отряда жреца Врона? В том лесу опять никто не уцелел, мой кровожадный мальчик.
Я молчал с минуту, пытаясь осознать ее слова.
– Ты сама должна понимать, что ни я, ни Ринхорт их не убивали.
Она в задумчивости провела коготком по моей груди.
– Когда я уходила через лес, то ни на кого не наткнулась. То ли они разбежались, то ли были уже мертвы, а мертвечина меня не интересует, могла и не заметить. А ты в это время оставался с нашими. Они бы не допустили. Наверное. Но тогда кто их убил, Райтэ? Только ты у нас – неизвестная сущность. Но тебя сотворил Завоеватель. А что нужно было такому, как он? Оружие! Небывалое и смертоносное оружие. Сьент в этом уверен.
– Будь он проклят! – вырвалось.
– Ты меня безумно возбуждаешь, когда злишься! – она засмеялась, до крови вонзила в мои плечи когти и резко, с жадностью, задвигала бедрами.
Я скосил глаза на окно. Кажется, скоро рассветет. Сияние разгоралось. И вдруг я понял, что могло так светить: камень Ллуфа в жреческом круге, валявшемся на лавке под окном! Значит, он совсем близко.
«Ну же, Райтэ, хватит расслабляться! Разлегся под девкой!» – пнул меня по мозгам внутренний голос. Я уже мог пошевелить кончиками пальцев, но оцепенение отпускало очень медленно. Прикрыв глаза, попытался сосредоточился. Главное, чтобы Шойна не заметила, а то снова покусает, зараза. Сквозь ресницы я наблюдал за ней, дожидаясь, когда она забудется на пике наслаждения и закроет глаза. Движение, если я смогу поднять руку, будет наверняка замедленным, а лишняя секунда мне не помешает.
Когда она застонала, запрокинув голову, я резко, как мог, вскинул руку, вложив в удар ребра ладони всю злость, на какую был способен. Шойна всхлипнула, рухнув на пол с перебитым горлом. Из ее рта хлынула кровь, ноги и руки судорожно задергались, скребя когтями по доскам.
Я с трудом сполз с топчана, попытался добраться до меча, но упал рядом с агонизирующей дарэйли. Силы, накопленные для одного удара, выплеснулись, а больше у меня не осталось. Совсем.
Бульканье и скрежет стихли: змеиные глаза закатились. И сразу меня отпустило, словно парализующий яд ушел из крови вместе с последним вздохом Шойны, зато уже ничто не глушило дикую боль в чреслах.
Никаких иллюзий по поводу смерти дарэйли я не испытывал: вспомнилось похожее на пантеру существо, разрубленное мечом Ринхорта и восстановившееся из растерзанных ошметков. Чтобы убить ее наверняка, надо отрубить голову. Но я не мог. Девушка не виновата в том, что с ней сделали. А в том, что она сделала со мной, больше виноват я сам.
Дотянувшись до меча Ринхорта, я сдернул его на пол, вытащил клинок и провел пальцем по лезвию. Брызнула кровь.
– Дьявол тебя задери, Ринхорт! Если ты сейчас не поймешь, что мне нужна помощь… мы оба пропали.
Однако на вассала надейся, а сам не стой столбом. Тут я заперт, как в ловушке с гюрзой, временно лишенной признаков жизни. Поднявшись, я кое-как оделся, пристегнул меч к поясу, прихватил и клинок Ринхорта и, шатаясь от слабости, направился к двери. Едва я протянул руку к задвижке, как железная полоса зашевелилась сама, выползая из паза.
Я не успел возгордиться тем, что у меня получилось сдвинуть железо, не прикасаясь: дверь так же сама распахнулась, явив взгляду зевающего в кулак Ринхорта в помятом, должен заметить, плаще.
– Что случилось, Райтэ? Почему ты такой побитый и куда собрался с мечами?
Я молча показал на жреческий знак. Камень Ллуфа стал еще ярче. Глянув через мое плечо вглубь комнаты, рыцарь смачно выругался и, выхватив клинок из ножен, попытался через меня перешагнуть, но я уперся.
– Пусти! – двинул он плечом. – Надо ее прикончить.
– Не надо.
– Ты делаешь ошибку: оставляешь врага за спиной.
– Одной больше, одной меньше… – махнул я рукой.
Его взгляд скользнул по моей искусанной шее.
– Ясно. Это лечится только одним способом. Отойди, Райтэ!
– Я разберусь с этим сам!
Мы бы еще препирались, но в комнате раздался высокий, на грани слышимости, свист, от которого мороз драл по коже и кишки сворачивались в дрожащий ком. И сразу по всему селу завыли собаки.
– Поздно! – Ринхорт захлопнул дверь и поволок меня за руку к лестнице черного хода, шепотом винясь и проклиная себя за все хорошее (и тут я был с ним согласен, да еще и не в таких выражениях). Ноги вняли моей беззвучной просьбе и с каждым шагом шевелились быстрее. На лестнице я все-таки споткнулся и вылетел в дверь кубарем.
Во дворе послышался громкий стук в ворота. По-моему, так их просто ломали.
***
Подхватив меня поперек поясницы, железный рыцарь рванул к конюшне, и там так цыкнул на сонного конюха, что тот мигом проснулся и вывел из стойла коней. По счастью, перепуганный трактирщик на всякий случай не забыл о пожеланиях «жреца», и жеребцы стояли уже оседланными, оставалось только подтянуть подпруги и обмотать копыта тряпками. Вывел он нам и третьего коня – полудохлого заморыша.
– Ханна! – шепотом позвал Ринхорт, глядя вверх, на сеновал. – Спускайся, уходим!
Нет, он точно свихнулся, – решил я, глядя на тощую фигурку в мужской одежде, спрыгнувшую с сеновала. Нахлобучив на голову колпак, конопатая девица с трудом упихнула под него русую гриву вместе с застрявшими в ней соломинками.
Пока рыцарь помогал конюху, а идиотски улыбающаяся Щепка увязывала узел, от которого пахло хлебом, я, зачерпнув ковшом грязной, разившей навозом воды из бочки, наконец-то напился (ну, покрутит живот, зато тут точно нет снотворного!) и прильнул к щели в досках.
Двое слуг открыли створки уже трещавших под ударами ворот, и во двор въехали пятеро всадников в плащах с откинутыми капюшонами. Четверо из них были нечеловечески красивы. Особенно, девушка в темно-сером переливчатом плаще под цвет косы и юноша с длинными, очень светлыми волосами с двумя косицами у висков.
Единственный, кто, как мухомор в розарии, отличался от дивных всадников – курчавый, довольно грузный, но с массивными плечами борца, мужчина лет тридцати. В разошедшихся на широкой груди складках его плаща поблескивал жреческий знак.
