– А как же твой сын и мой дядя? У тебя уже есть наследник.
Только на самом дне холодных стариковских глаз плеснула застарелая боль, когда он признался:
– Увы, Единый не был к нему милосерден. Он безумен, и потому не может унаследовать титул князя. Если ты выдержишь испытание, то я назову наследником тебя, как последнего мужчину в роду Энеарелли, способного отвечать за себя и присягнувших тебе людей и… – он покосился на моих друзей, – и не совсем людей.
– Какое испытание?
Дорант поднял полуторный меч. От него веяло древностью. Украшенное золотыми рунами лезвие имело форму вытянутого ромбовидного лепестка, резко расширяясь от гарды и сужаясь к клиновидному острию. Таким можно и разрубить кольчугу в рукопашной, и проколоть на скаку тяжелые латы.
– Это меч Иллинир, хранитель династии, – сказал старик. – Он создан одним из Энеарелли и не может причинить вреда нашей крови. Смотри.
Он отдал клинок одному из своих рыцарей в синем плаще поверх лат, стянул перчатку с руки, отстегнул налокотник и, вытянув ладонь, приказал:
– Руби!
Тот махнул мечом и со всей силы опустил на беззащитную руку старика. И тут же рыцаря словно вырвала из седла невидимая рука: меч отлетел, потянув за собой воина. Тот ударился оземь, и его спасло только то, что клинок упал сверху плашмя, оставив в латах внушительную вмятину.
Дорант, пару мгновений продержав перед собой вытянутую руку, дабы все убедились, что она цела и невредима, лишь потом спешился, подобрал меч и вложил в ножны.
– Готов ли ты пройти испытание, Райтегор?
Предупреждающий рык Граднира и крик Ксантиса – «Не соглашайся, это ловушка!» – опоздали. Я кивнул:
– Готов.
Верховный с возраставшим любопытством наблюдал за происходящим и приказал дернувшемуся было второму жрецу не вмешиваться.
Я прошел по сети, оставляя рваные дыры следов – она таяла под подошвой, как снег под утюгом, наполненным раскаленными углями.
Князь огляделся – что тут уцелело после бурной встречи трех враждебных сторон? – и, взмахом меча снеся уцелевшее деревце, показал на пенек.
– Ты мне будешь руку рубить или голову? – озаботился я.
– По правилам, рубят голову. Тот, кто претендует на корону князей Энеарелли, должен поплатиться головой, если его притязания не подтвердятся его кровью.
А солнце светило так ласково, как мамины глаза когда-то. Распуганные утренним грохотом и землетрясением птицы возвращались к насиженным гнездам, и где-то высоко-высоко пел жаворонок. Жизнь была так прекрасна, что даже воспоминание о Шойне ее не омрачало.
Вот только брат… Кто отомстит жрецам за Дьята и всех остальных, невинно убитых?
«Ты дурак, Райтэ. Сам суешь башку в западню», – ворохнулся внутренний голос, как будто без него непонятно, что дурнее меня в двух мирах точно никого не найдется.
Верховный перестал улыбаться и весь подобрался, как рысь для прыжка. Двое дарэйли опять встали за его спиной и положили ладони ему на плечи. Что он задумал? Воспользуется тем, что нам с дедом, занятым выяснением родственных отношений, не до него и захватит обоих?
Взглядом приказав Градниру и Ксантису не вмешиваться, а последить лучше за Сьентом, я положил голову на импровизированную плаху. Будь, что будет.
Ловко меня поймал князь. Знает ведь от Гончаров, что нет во мне крови Энеарелли. Откуда, если княжна Сеана умерла в первую брачную ночь, и мы с братом – неизвестно чьи дети, непонятно какой пришедшей в наш мир сущности? И пусть зачавшее нас тело было телом Сеаны, но… имел ли я право на дух династии Энеарелли? А меч – он ведь не столько материальная, сколько духовная сущность, иначе как он еще до соприкосновения с плотью почувствует, чья кровь у претендента на имя хранимой им династии?
Но я знал, что поступаю правильно – так, как должен.
– Уверен ли ты, Райтегор, взявший себе древнее имя Энеарелли, в своем праве крови? – спросил князь, занося меч. – Еще не поздно отказаться, и я пощажу тебя, хотя должен убить за такую дерзость.
– Уверен, – выдохнул я.
– Если Иллинир признает тебя, ты – мой наследник, Райтегор. Если нет, да покарает тебя, посягнувшего на чужое имя, воля Единого.
Меч опустился.
Наверное.
Я ничего не почувствовал.
Зато грянули яростные, оглушительные крики. Я вскочил с колен. Тело князя, пронзенное мечом, падало навзничь, и я едва успел подхватить деда, не дав коснуться земли. По рукам потекла кровь, смешиваясь с кровью из моих не успевших затянуться ран от осколков ледяной глыбы.
Из груди старика торчала рукоять Иллинира.
Как так? Этот меч не может посягнуть на кровь своего создателя! Я же видел!
Люди князя окружали нас, крича и потрясая оружием. Граднир пятился, скалил клыки, не подпуская их.
Старик открыл глаза, прохрипел, пуская кровавые пузыри:
– Не он. Жрецы.
Сразу оставив меня в покое, один из рыцарей развернулся, показывая мечом на Гончаров. Те уже заняли круговую оборону, и по их предусмотрительной скорости стало ясно, что они готовы были к такому повороту, а значит, сами и спровоцировали. Но как они смогли?
Оставшийся с нами воин поднял забрало и я увидел морщинистое седобородое лицо. В карих глазах вассала стояли слезы. Он снял плащ, расстелил на земле и бережно уложил на него раненого. Меч, вошедший рядом с сердцем, он трогать не стал, как и я, сразу поняв, что это только ускорит кончину.
До нас долетели слова Верховного:
– Клянусь милостью Сущего, мы не замышляли зла князю!
Эта ложь вызвала такую ярость отряда, что люди забыли о могуществе слуг Эйне и ринулись скопом, но их встретила стена огня, и атака захлебнулась. Ксантис пытался забросать пламя землей, а мой вассал и так был на грани истощения, и я приказал ему отступить. Лучше подождать, когда «огненный» сам себя исчерпает.
– Отводи людей! – приказал я седобородому.
Рыцарь, стрельнув злыми глазами, не стал выяснять, по какому праву я тут распоряжаюсь, прокричал команду, и его люди отступили. Многие остались лежать – жрецы не подпускали атакующих, но я понимал: если бы они контратаковали всерьез, от княжеского отряда давно бы уже никого не осталось.
Почувствовав, что князь силится что-то сказать, я склонился к нему.
– Райтэ… – позвал умирающий.
– Я здесь, князь.
– Дай руку.
Твердая, заскорузлая ладонь чуть сжала мои пальцы, укладывая на окровавленную грудь.
– Я старый дурак… – прохрипел он. – Плевать, порченая у тебя кровь или нет… У тебя глаза Сеаны. Ты – Энеарелли. И я… признаю тебя. Будешь… князем… после меня. Ольхан, ты слышал.
Седобородый рыцарь кивнул:
