И Райтэ согласился.
Они оба принесли клятвы и скрепили ее кровью на мече князя Энеарелли, ритуальном ноже и жреческом знаке Верховного. А потом Райтегор, весь как натянутая, звенящая струна, с совершенно белым, без кровинки, лицом, какое бывает у дарэйли перед смертью, но с той же спокойной усмешечкой, заставившей Верховного испытать чувство паники – а все ли правильно просчитал? где подвох? – бросил:
– Режь.
И повернулся спиной, сдирая с себя рваную рубаху.
Сьент много бы дал, чтобы видеть его глаза в эти минуты, пока он читал заклинание и орудовал ритуальным ножом. Потому что даже медитативная сосредоточенность не помешала ему заметить выражение лиц полусотни дарэйли, по-прежнему стоявших неподвижным полукругом.
Они, в отличие от жреца, смотрели в глаза Райтегора – крон-принца, наследника императора Ионта Завоевателя и древнего рода князей Энеарэлли, первого и последнего из рабов, кому удалось сбежать из святилища Гончаров, дарэйли, добровольно ставшего бескрылым.
Сьент отдал бы еще больше за возможность вернуть эти минуты обратно, потому что только тогда, когда стало уже поздно, когда уже нанесен был первый удар ножа, понял до глубинной дрожи, что мальчишка его все-таки переиграл.
Гончар еще не понимал, в чем именно, но уже знал одно: дружбу своих выпестованных дарэйли он потерял навсегда.
И любовь Мариэт.
Но это можно пережить. Живут же другие без любви своих рабов.
Истинный масштаб катастрофы Гончар осознал, когда срезал последнее перо мрака, оставив на обнаженной спине дарэйли невнятный клок, похожий на обломанный наконечник копья, вонзенного под левую лопатку.
В этот миг отделенная от тела, клубившаяся у ног тьма судорожно дернулась, словно живая, и вдруг поднялась тучей, ослепив глаза и заглянув в самое сердце жреца, пропустившее удар.
Пелена мрака развеялась, и Сьент почувствовал жуткую пустоту: ни одной нити не тянулось к его рукам, не вплеталось в его душу. Ни одной. Даже Мариэт.
Когда он лишился их? В какой момент? Он не мог вспомнить. Может быть, когда слепящая тьма на миг помрачила сознание. Это уже не важно. Собственно, он уже перестал быть Верховным иерархом, остальное – пустые формальности.
Дарэйли оцепенели, как будто их хозяин мертв. «Смертное заклятие», будь оно проклято. «Почему? Ведь я жив!» В виски ввинтилась острая боль, мешая сосредоточиться.
Связать заново разорванные нити не получилось – слишком много сразу, и нет сил, совсем нет, и слова формул стерлись, словно распавшиеся перья крыла принца разрушили не только связующие узы между жрецом и рабами, но и его память.
Если люди князя поймут произошедшее, то атакуют беспомощных дарэйли.
Сьент осторожно оглянулся: люди, наблюдавшие издали, засуетились, кто-то показывал на замершую фигурку Мариэт… Мариэт! Ее не тронут, пока она не исцелила старика Доранта, – это Гончар понимал. Но можно ли рисковать? Не затмит ли страх перед «демонами» здравый рассудок людей? Пока не поздно, нужно спасти хотя бы его девочку, бесценную дарэйли жизни.
Гончар сосредоточился на этой мысли, вспоминая нужные слова, но, из последних сил «потянувшись» за оборванной «нитью», вдруг почувствовал отвращение Мариэт к нему, ужас перед ним, свершившим то, что в глазах дарэйли хуже убийства, и отчаянное сопротивление девушки.
И тогда Сьент признал поражение.
– Сними с них «смертное заклятье», принц. Я… не могу.
– Я не знаю, как.
– Тогда просто… сними все оковы.
– Dhara Einne el’lenear, vuar’ra Aardenner! – прошелестел тихий голос Райтегора.
А потом Сьент увидел, как опускается полусотня дарэйли на колени, принося вассальную клятву мальчишке, бессильно повисшему в его руках. Все, даже преданные Гончару, давно ставшие друзьями Арр и Парк.
«Разве могут рабы быть друзьями?» – горько подумал Сьент, почему-то только сейчас поняв немудреную правду.
В этот момент у жреца была последняя возможность вонзить ритуальный нож в беззащитную спину принца. Но вместо этого он, безумный глупец, придерживал его за локоть и ждал собственной смерти. Не смиренно, нет. А, пожалуй, с каким-то веселым отчаяньем.
Верховный смеялся над собой, проклинал свою самонадеянность и благодарил великого Эйне за последний, столь показательный урок.
Юноша выпрямился, принимая клятву, а потом повернулся к Сьенту, и жрец отметил, что в туманных от боли и ненависти глазах Райтэ – ни искры, а две пряди цвета лунного серебра в его черной шевелюре стали куда шире.
– Почему ты не умер? – хрипло спросил принц. – Те жрецы умирали, когда лишались рабов. Почему ты жив?
Сьент пожал плечами.
– Может быть, так угодно Сущему?
– Даже если… Я убью тебя, жрец.
Верховный кивнул, скользнул взглядом по цепочке на груди Райтэ, и задал самый дурацкий вопрос из возможных:
– Почему ты носишь кольцо таким странным образом?
– Это не мое, – чуть помедлив, ответил дарэйли. – Моей матери.
– Ах, да… – Сьент потер лоб, вспоминая обстоятельства бегства принца. – Ты же взял из святилища фамильное кольцо княжны Энеарелли.
– Оно не фамильное.
– Можно взглянуть?
– Надеюсь, сейчас это уже никому не навредит, – пробормотал Райтэ, сняв цепочку и протянув Гончару.
Сьент бросил беглый взгляд на надпись на внутренней стороне колечка.
– Моей королеве… – усмехнулся он и вернул реликвию, потеряв к ней интерес. – Ты прав, оно уже никому не навредит.
«Сказать или нет, что брат императора Кларт никогда не дарил Памеле это кольцо?» – мелькнула мысль. Но Верховный промолчал. Что это изменит, узнай Райтэ, что колечко подброшено, чтобы стать уликой против Кларта? Но откуда у императрицы это кольцо? Впрочем, какая теперь разница, когда давно рассыпался прах участников давней интриги, да и сама империя.
– …И я могу тебя убить сейчас, – сказал принц, словно не было этого маленького эпизода. – Но я выполню наш договор, Гончар. Десять лет жизни у тебя еще есть.
«Конечно, выполнишь. И все эти годы ты и твои вассалы, сколько бы их ни было, будете вести себя, как шелковые, милый мальчик. А там я что-нибудь придумаю, чтобы ты слегка меня ослушался, и у нас будет еще десять лет. Без дарэйли мне дольше не прожить», – улыбнулся Сьент.
Он все-таки выиграл годы безопасности Сферикала, остановил убийства братьев. Все-таки победил, даже потеряв всё. Дарэйли клянутся всей сущностью, это Верховный хорошо помнил, а Райтэ не мог позволить себе радость убить врага, но и самому умереть на полпути к цели. Именно этот расчет остановил руку жреца, когда он смотрел в беззащитную спину принца, отнюдь не благородство или жалость. Да еще, пожалуй, страх, что смерть – не для Смерти. Любая попытка убийства только усилит мальчишку.
