Придя к власти и спешно реформируя армию и страну, Верховный правитель дальновидно не стал поднимать этот вопрос, сосредоточив все внимание союзников на победе над общим врагом, временно отодвинув вопрос о поляках в тень как вполне второстепенный.
Проведя ряд успешных наступательных операций на фронте и подходя к польским землям, Корнилов решил, что настал очень благоприятный момент для возвращения к этому вопросу. Теперь статус его страны резко изменился, и из послушного полудохлого медведя Россия превратилась в полноправного партнера по союзу, на чьи широкие плечи легли основные тяготы войны.
В начале августа русский посол в Париже известил президента Франции о желании генерала Корнилова внести ясность в небольшое недоразумение, касающееся территориальной целостности российских границ. Если господин Клемансо считает незыблемыми довоенные европейские границы Российской империи, то тогда следует считать признание польского правительства на территории Франции политическим курьезом и недоразумением. Если же нет, то тогда русское правительство не считает нужным заниматься освобождением польских земель от германских войск, поскольку Россия и так уже понесла огромные людские потери в этой войне, и генералу Корнилову дорог каждый его солдат. В этом случае Ставка Верховного Главнокомандования оставляет за собой право прекратить наступление в Польше и, создав крепкую оборону, перейти к сражению с Австрией за Галицию.
Лондон сознательно не был поставлен перед этим фактом, поскольку непризнанное польское правительство находилось в Париже, и именно Париж остро нуждался в помощи русского парового катка. Кроме этого, Корнилов сознательно исходил из принципа «Сказанное одному сказано для всех», автоматически распространяя свой меморандум и на другого союзника по Антанте.
Получив столь недвусмысленный щелчок по носу, союзники вначале громко и чувственно возмущались, но затем, когда пар выдохся, а страсти улеглись, было мудро решено подождать с ответом, который полностью зависел от успеха русского оружия. Если войска Корнилова завязнут в позиционной борьбе за «сторожку лесника», то вся эта русская наглость не стоит и минуты драгоценного времени союзников. А вот если армии Верховного правителя добьются успеха, то тогда стоит напрячь воображение для достойного ответа.
Одновременно с этим Клемансо и Черчилль стали энергично форсировать события для скорейшего увеличения численности американских экспедиционных сил в Европе как реального противовеса русскому союзнику. Общая численность американских солдат на начало августа составляла 378 тысяч человек, и в основном они находились на второстепенных участках фронта.
Першинг заверил союзников, что в этот месяц на континент должно прибыть очередное подкрепление в количестве 70–80 тысяч американских пехотинцев вместе с четырьмя артиллерийскими бригадами. В следующем месяце планировалось увеличить численность прибывающих войск до 100–120 тысяч. Это было все, что генерал мог твердо гарантировать европейцам от имени президента Вильсона на данный момент.
Союзники одобрительно кивали головами и выражали неподдельную радость от слов своего заокеанского союзника и борца за демократию, но когда Першинг ушел, особой радости на лицах европейцев не было, и на это были свои серьезные причины. Они прекрасно помнили, как не далее чем в мае американцы твердо гарантировали непрерывную поставку своих войск и что из этого получилось. Как бы сладко ни пел американский соловей, его интересы всегда будут на первом месте, если что-либо пойдет не так, как задумывалось.
Кроме этого, напуганные недавними непрерывными немецкими наступлениями союзники впадали в стойкую нервозность при одной только мысли, что, получив относительную свободу рук на востоке, немцы повторят попытку вновь отыграться на западе.
Черчилль и Клемансо хорошо понимали абсолютную невозможность со стороны Фоша гарантировать неприступность союзной обороны перед новым немецким наступлением. В этом случае вновь придется обращаться за помощью к Корнилову, и неизвестно, что потребует он на этот раз. Одним словом, союзники с огромным вниманием следили за успехами своего восточного соседа, который одновременно и оттягивал на себя рвущихся к Парижу немцев, и создавал новые проблемы западным цивилизаторам.
К огромному разочарованию Черчилля, Господь не услышал его молитв, и русские вышли к планируемым рубежам в рекордно короткие сроки, и вместе с тем они оказались отнюдь не обескровленными и обессиленными, как того хотелось британскому премьеру.
Союзники по своему великодушию тянули время, но у Корнилова была прекрасная память на все то, что касалось интересов Родины, и потому 22 августа представитель России в штабе Фоша генерал-майор Рябцев известил союзников о намерениях Ставки завершить наступление русских войск и об их переходе к обороне. На все недоуменные вопросы генерал невинно отвечал, что русские и рады бы продолжить гнать германского супостата до самого Берлина и даже закончить проклятую войну в этом году, да вот всему этому мешает невесть откуда взявшийся какой-то польский вопрос.
Рябцев искреннее негодовал вместе со своими военными коллегами по поводу этой дипломатической глупости и нелепицы, не позволяющей славным защитникам страны получить в честь долгожданной победы вполне заслуженные новые награды, чины и почести и отправиться на мирный отдых. Генерал публично ставил сто к одному, что это происки треклятых дипломатов, сумевших втереться в доверие Верховного правителя и проводивших свои игры. Все было так, но, как военный, он не мог ослушаться приказа главковерха и извещал своих боевых товарищей о возможной угрозе нового немецкого наступления на Париж.
Конечно, это, скорее всего, будет только агонизирующий бросок истомленной войной Германии, и русские союзники всегда помогут своим камрадам одернуть германскую гидру. Да и какое может быть широкомасштабное наступление в условиях осени, одно самоубийство. Так говорил Рябцев, и чем искренне он вещал, тем сильнее вставали дыбом волосы на генеральских загривках в предчувствии скорой беды. Наученные различным каверзам жизни и сами неоднократно подкладывавшие гадости союзникам, они видели коварный подвох в любом слове и действии русского представителя.
Все это закончилось тем, что Фош немедленно явился к президенту и, кипя от возмущения, поинтересовался, где это находится страна Польша, из-за которой французский народ будет вынужден еще целый год класть на полях сражения своих солдат. Не думает ли господин президент о тех последствиях, что могут возникнуть у Франции в связи с сокращением численности ее народа.
Услышав подобные речи из уст военного, Клемансо закипел ничуть не меньше самого Фоша, произнеся слова, что военным пристало только воевать, а решать за них будет он, президент, и никто иной. В ответ генералиссимус встал во весь рост, позвякивая многочисленными орденами, и, гордо вскинув голову, с достоинством спросил, когда господин президент сможет принять его отставку.
Как ни кипел злостью Клемансо, но он сразу сбавил обороты своего гнева, великолепно понимая, что французские избиратели никогда не простят ему отставки национального героя, спасшего Париж от врага в столь трудный для страны момент. Прожженный политикан Клемансо сразу представил, что скажет прессе Фош в ответ на вопрос о его уходе с поста командующего.
