Приняв командование, Яков Александрович полностью объехал весь фронт, начиная от берегов Эгейского моря вблизи Струмы и до албанского города Валлоны на Адриатическом море, проходя через озеро Дойран – Монастырь – Охриду. Тщательно изучив расположение сил врага, Слащев пришел к выводу, что наступление войск фронта на Монастырь, которое предлагал генерал д’Эспере, будет малоэффективным и даже гибельным для атакующих сил союзников. Зная, что это направление очень удобное для атаки, Франк значительно укрепил это направление австрийским корпусом, и наступающим пришлось бы прогрызать одно за другим оборонительные укрепления врага, тратя для этого почти все свои скромные силы.
Генерал также отверг предложение бригадного генерала Стронга, настаивающего на высадке морского десанта на албанское побережье в обход неприятельских позиций. Австрийский флот, полностью изолированный в Адриатическом море выставлением минных полей в Отронском заливе, мог в любую минуту выйти со своей базы в Дурлессе и если не сорвать высадку десанта, то нанести мощными орудиями линкоров ощутимые потери союзному десанту.
По мнению самого Слащева, наиболее перспективным прорыв неприятельских позиций мог быть в направлении долины Вардара. Это был кратчайший путь, выводящий на тыловые австрийские коммуникации, который в случае успеха позволял прервать сухопутное сообщение Болгарии и Австрийской империи. Главный серьезный недостаток этого плана заключался в том, что в районе намечаемой атаки местность была наиболее труднодоступна из всего центрального участка Балканского фронта. Правда, в этом был и большой плюс, поскольку, надеясь на непроходимость позиций, болгары держали здесь минимальное количество своих войск, более опасаясь удара противника со стороны Монастыря и озера Дойран.
Это Слащев установил с большой долей достоверности, детально изучив долину Вардар с помощью авиа- и сухопутной разведок. Именно здесь, в районе Ветреник – Доброполе – Скол, следовало нанести главный удар сербскими и русскими частями, предоставив франко-греческим войскам расширять зону прорыва фланговыми ударами и одновременно прикрывать наступающие части от возможного контрудара противника. Остальные англо-греческие войска должны будут наносить отвлекающий удар между озером Дойран и рекой Вардар.
Предлагаемый план был рискованным и смелым, но Слащев хотел гораздо большего, чем освобождение Южной Сербии. Генерал мыслил гораздо шире и замахивался на стратегическое изменение положения всего Балканского театра военных действий в виде полной капитуляции Болгарии и открытия союзному войску всего южного фланга Центральных держав. Столь масштабное изменение могло произойти лишь с моральным разложением части болгарской армии, ради чего и был приглашен Радко-Дмитриев.
Популярный национальный герой двух Балканских войн, завершивший полное освобождение болгарского народа от османского ига и объединивший две части Болгарии в одно единое государство, как никто лучше соответствовал потаенным замыслам Слащева. Вот уже второй месяц генерал вел тайные переговоры с офицерами болгарских частей с помощью ночных парламентеров с той стороны.
Все эти действия носили сугубо секретный характер и были тайной не только для противника, но и для западных союзников. Слащев не хотел раньше времени раскрывать свои карты.
Этой ночью со стороны противника перебежал унтер-офицер болгарских войск Стоян Раков, и Слащев хотел получить самые последние сведения из стана врага. Радко-Дмитриев быстро переводил слова унтер-офицера, но Слащеву и так был понятен общий смысл того, что торопливо говорил перебежчик.
– Каково настроение среди солдат твоего полка? Довольны ли они своей службой и верят ли в скорую победу?
– Шутить изволите, господин генерал, о какой победе вы говорите? Турок побили, немцев бьют, австрийцев бьют. Солдаты чуть ли не открыто проклинают царя Фердинанда за его союз с кайзером, заключенный против воли нашего народа. Вам ли этого не знать, господин генерал, – льстиво молвил Раков Дмитриеву, но тот только нахмурил брови, и унтер моментально подобрался, испугавшись возможного гнева генерала.
– Что же вы не выступите против царя, раз так он сильно вам не люб? Винтовки у вас есть, патроны тоже, так поверните штыки назад – и вперед, на Софию. Ну, что молчишь?
Унтер испуганно облизал разом пересохшие губы и затравленно переводил испуганный взгляд с одного генерала на другого, не зная, что им ответить. Застигнутый врасплох подобным вопросом Дмитриева, унтер всем своим видом показывал, что в подобных дебрях высокой политики он никогда не хаживал.
– Много ли немцев в вашем полку? – перевел разговор Слащев в более привычное для унтера русло общения.
– Мало, мало, господин генерал, – с радостью ответил тот, ощутив свою возможность быть полезным для столь высоких господ, – в начале года они были в каждом батальоне, роте и даже во взводах, а когда вы их летом даванули, всех как метелкой вычистило. Осталось несколько офицеров в дивизиях, да в нашем полку майор Фогель задержался, только, боюсь, ненадолго.
– Это почему?
– Уж очень на него злые наши солдаты. Он приказал засечь до смерти двоих солдат за кражу продуктов с полкового склада. Фогель настоял на своем приказе, хотя полковник Богумилов был против этого.
– А что, сильно голодает ваш полк, что солдаты вынуждены воровать себе еду?
– Что полк, господин генерал, вся дивизия и армия недоедает. С июня месяца наши пайки урезали чуть ли не вполовину, сказали, сейчас лето, сами добывайте себе пропитание. Крестьяне, как только проведали про это дело, так начали срочно переселяться прочь отсюда.
Радко и Слащев понимающе переглянулись: перебежчик полностью подтверждал ранее полученные сведения о лишениях в рядах болгарского воинства.
– Значит, ты к нам перебежал ради тарелки супа? Хорош воин, что свою родину за похлебку продает! – гневно бросил Дмитриев, упершись гневным взглядом в лицо Ракова.
– Никак нет, господин генерал! – твердо ответил унтер и ретиво вскочил со стула. – Надоело мне воевать за несправедливое дело и неправильного царя. Вот и решил отойти от него, не один я такой.
Раков знал, что говорил. Не он один, действительно, являлся пред светлые очи героя Болгарии с первого момента его появлении на фронте. Весть о его прибытии моментально перелетела через линию фронта и надолго увязла в умах простых солдат и офицеров.
– Расскажи, что пишут из дома, давно весточку получал? – более миролюбиво произнес Дмитриев, взмахом руки приказав собеседнику сесть обратно на табурет.
– Давно, господин генерал, еще в мае. Пишут, что очень трудно жить, власти заставляют сдавать весь урожай в город, оставляя едва-едва на пропитание и для нового сева. А все, что вывозят в город, немедленно отправляют эшелонами в Германию. Сестра сама видела, как людей от вагонов немецкая охрана штыками отгоняла, когда туда сахарную свеклу грузили, – с тоской в голосе говорил Раков.
– Значит, во всем виноват царь Фердинанд, говоришь? – спросил Дмитриев унтера, и тот вновь вскочил.
