Как показали дальнейшие события, Слащев оказался полностью прав, Пфланцер-Балтин сначала промедлил с нанесением флангового контрудара, а затем, по мере разрастания событий, не рискнул на самостоятельные действия, дожидаясь приказа из Вены. Генералу было приказано оставаться на месте и нанести удар во фланг Слащеву одномоментно с наступлением Македонской армии Кевессгаза, который должен был ударить в лоб наступающему противнику.
По своему замыслу план Штрауссенбурга был очень даже неплох, учитывая остающееся численное превосходство войск Центральных государств над силами союзников. Но весь расчет его строился на пассивности Слащева, которой генерал после столь удачного прорыва нисколько не собирался предаваться. Наоборот, у Якова Александровича были далеко идущие планы, о наличии которых он не преминул известить господ союзников.
Пока Пфланцер терпеливо дожидался приказа из Вены, Слащев совершил молниеносный бросок и сам атаковал австрийские части, расположенные под Ускюбом. Узнав от встречных македонцев месторасположение главных сил противника и взяв их в проводники, он вместе с передовыми частями совершил ночной марш-бросок и утром 16 сентября напал на австрийцев.
Срочно перебрасываемые из тыла части армии Кевессгаза не имели между собой четкой связи и поэтому были вынуждены драться в отрыве друг от друга, надеясь только на свои силы. Македонские крестьяне точно указали солдатам Слащева нахождение главного штаба фельдмаршала, и потому атакующие били точно в цель.
Еще как следует не проснувшиеся австрийцы не смогли оказать нападавшим достойного сопротивления и трусливо бежали, бросив на произвол судьбы своего командира. Разгоряченные боем сербы моментально уничтожили роту охранения фельдмаршала и ворвались в дом, где он остановился. Австрийский фельдмаршал очень отличился своими строгостями по отношению к сербскому мирному населению при взятии Белграда, причисляя их к военным преступникам, и поэтому ему вряд ли стоило рассчитывать на милость со стороны атакующих.
Поэтому, когда в горнице еще шла отчаянная борьба между сербами и офицерами штаба фельдмаршала, сам Кевессгаза, в лучших традициях австрийской армии, пустил себе пулю в лоб, что, впрочем, не спасло его от мести со стороны сербов.
Едва им только стало ясно, что старый мучитель ускользнул от справедливого наказания, сербы выволокли на улицу еще теплое тело и, подняв его штыками высоко над своими головами, двинулись вдоль улицы. Кто-то из солдат заметил, что у покойного плохо застегнуты в спешке надетые штаны, и немедленно сдернул их с тела, чем вызвал громкий взрыв хохота и неприличных восклицаний.
Чем дальше двигалась радостная толпа сербов, тем больше издевательств претерпевало тело несчастного австрийца. Его кололи штыками, били прикладами, рубили саблями, а один молодец продемонстрировал свою меткость стрельбы из револьвера, отстрелив у трупа поочередно уши.
Когда прибыл сам Слащев, от австрийского фельдмаршала остался окровавленный кусок мяса, обряженный в яркие лоскуты парадного мундира. Больших трудов генералу стоило уговорить сербов оставить тело погибшего и приготовиться к отражению атаки идущего на выручку своему командиру хорватского полка.
Услышав о надвигающейся опасности, сербы поспешно заняли круговую оборону, зная, что хорваты хорошо дерутся, и пока ожидалось приближение врага, Слащев приказал спешно отправить тело в тыл, подальше от дальнейших надругательств.
Лишенные общего руководства австрийские части Македонской армии стали спешно отступать вглубь Сербии, больше напоминая толпу вооруженных бандитов и дезертиров, чем регулярные войска императора Карла Австрийского. Всего под Ускюбом в плен было взято свыше 80 тысяч человек, а около 20 тысяч дезертировало.
Едва только весть о разгроме Македонской армии стала известна командиру Албанской армии со всеми ужасающими подробностями, он, решив не дожидаться наступления со стороны д’Эспере, начал стремительный отвод войск, сначала к Дурресу, а затем и вовсе очистил Албанию, отведя войска к черногорийской Цетинье. Генерал очень опасался обвинения в трусости, но вместо этого получил благодарность самого императора за мудрое сохранение австрийской армии.
События на Балканах между тем стремительно развивались, подобно снежному кому. Будучи полностью отрезанным от войск Центральных держав, царь Фердинанд оказался один на один против энергично наступающего Слащева при полном развале собственной армии.
Получив от Слащева в качестве поддержки русскую бригаду, Дмитриев безостановочно продвигался на Софию, по пути принимая к себе болгарские части, с радостью переходившие на его сторону. Отдавая генералу русскую бригаду, Яков Александрович тем самым подводил черту под стратегической дилеммой, мучившей его в последнее время.
Ему было очень заманчиво продолжить свое наступление на север и со временем перенести боевые действия в саму Австрию, используя явную слабость ее войск. Перспектива была очень заманчива, и будь у генерала побольше солдат, он бы обязательно рискнул попытать свое военное счастье, но, при всей своей любви к риску, Слащев всегда четко и грамотно разделял допустимый риск от откровенной авантюры. Поэтому командующий Балканским фронтом решил удовольствоваться синицей в руках и полностью сосредоточился на выведении из войны Болгарии.
Приказав д’Эспере вести наступление силами всех французских дивизий на Албанию и Черногорию с целью выхода к Дурресу и Цетинье, сам Слащев перебросил в помощь наступающему Дмитриеву еще одну сербскую дивизию, не ослабляя при этом свое давление оставшимися силами на Приштину, куда в спешке продолжали отходить остатки армии погибшего Кевессгаза.
Приближение Дмитриева к болгарской столице можно было с полным правом сравнить с триумфальным возвращением Наполеона с Эльбы. Войска не оказывали ему никакого сопротивления, выказывая только бурную радость по поводу возвращения опального генерала, демонстративно перешедшего в 14-м году на русскую службу в знак несогласия с решением царя о поддержке Центральных держав.
Фердинанд лихорадочно метался по Софии в поиске выхода из столь сложного положения, то взывая о помощи к своим союзникам, то начиная заигрывать с местной буржуазией, надеясь обрести хоть какого-то союзника в их лице. Все эти метания продлились около двух суток и не принесли никакого результата, Центральные державы сами переживали не лучшие свои дни и никак не могли помочь своему союзнику, а все внутренние деятели поспешили занять выжидательную позицию, с нетерпением дожидаясь прихода Дмитриева. Оставшись абсолютно один, 24 сентября Фердинанд специальным манифестом известил весь мир о своем отречении от престола в пользу своего сына и выходе Болгарии из войны.
Возможно, что в других условиях этого бы вполне хватило для начала мирных переговоров с союзниками, но при наличии такой фигуры, как Дмитриев, за чьей спиной недвусмысленно маячила Россия, подобного исхода не могло быть в принципе.
Едва только стало известно об отречении Фердинанда в пользу сына, как Дмитриев громко заявил, что не допустит передачи власти в славянской стране чуждому по духу и крови человеку, и отказался признать Бориса на болгарском престоле. Армия вновь рукоплескала своему национальному герою, и самые дальновидные политики Софии моментально сориентировались в этой ситуации.
