— Когда я подошел к телу, то увидел невыразительное лицо, оцепеневшее от удара. Мой аппарат был наготове. Я, конечно, тут же сделал первый снимок, но он не имел никакой ценности, и я никогда не публиковал его. Я уже говорил, что черты лица были инертны.
Но, перезаряжая аппарат, я вдруг заметил, что ресницы у нее дрогнули, может быть, то был просто рефлекс, вызванный щелчком камеры… Потрясенные зеваки не осмеливались приближаться к телу. А я сохранял присутствие духа и ясность ума. Я наблюдал и размышлял, и можешь мне поверить, все мои чувства были обострены до предела. Я понял, что она еще не полностью лишилась всех чувств, и во мне блеснул лучик надежды.
— Да, может быть, и в самом деле оставалась еще какая-то надежда, — согласился Марсиаль, продолжая пристально смотреть на своего наставника. — И что же вы тогда сделали?
— На меня снизошло вдохновение, — продолжал старый фотограф, не в силах скрыть гордости, которую он испытывал, вспоминая подвиг своей молодости, — у меня сработала интуиция, одна из тех вспышек, которые озаряют время от времени жизнь артиста и за которые мне нередко случалось благодарить провидение.
Мне, как и всем остальным, были известны любовные приключения Сандры, особенно последнее, с едва вышедшим из отроческого возраста сыном богатых, знатных родителей, который, как поговаривали, собирался вот-вот покинуть ее ради более молодой актрисы. Эта новая звезда еще только начинала сиять на небосводе, в то время как блеск Сандры уже начинал слегка тускнеть… Говорю тебе, точно само небо подсказало мне это. Такое со мной случалось всего два раза в жизни. Я выбрал нужный для съемки угол. Навел свой аппарат, держа палец на спуске, и громко произнес имена соперницы Сандры и ее неверного любовника.
Вот в этот момент, Марсиаль, она и открыла глаза. Вот тогда-то я и смог зафиксировать навечно это выражение безнадежности. Ни одного нюанса не пропало. И в этом не было никакой случайности, никакого везения. Ее взгляд оказался именно таким, каким я его пожелал.
После чего я убежал. Я бежал бегом до самого дома. И я не находил себе места от волнения, пока не проявил пленку. Я боялся, как бы что-нибудь не сорвалось. Но мое беспокойство оказалось напрасным. Снимок получился великолепным.
Старый Турнетт замолчал. Молчал и Марсиаль, перебирая в уме свои собственные воспоминания. Он с горечью подумал о том, что если ему и случалось улавливать взгляд умирающего, то снимка, сопоставимого с удачей его друга, у него не было. То ли ему не так везло, то ли, если согласиться с Турнеттом, не тот у него талант. Вдруг у Марсиаля мелькнула мысль, что их разговор не совсем похож на беседу нормальных людей, и что любой посторонний человек, услышь он его, наверняка бы возмутился. Словно угадав его мысли, старик в заключение произнес одну из своих обычных сентенций:
— Фотограф — это художник. А художник должен уметь быть бесчеловечным.
После этого Марсиаль Гор еще долго сидел не произнося ни слова. Его старый учитель представлялся ему жителем далекой планеты, посланным на землю высшими существами с предписанием создать образную документацию об обычаях и поступках населяющих ее странных существ.
Его вывел из задумчивости вопрос Турнетта, пригодился ли ему сверхчуткий микрофон.
— Да, очень даже пригодился, — рассеянно ответил Гор. — Благодарю вас. Он отлично сработал, и я ничего не упустил из интересовавшей меня беседы.
— И ты думаешь, эта беседа позволит тебе сделать ценный снимок?
Марсиаль использовал именно этот предлог, когда просил своего друга одолжить ему прибор. Он начал было отвечать тем же рассеянным тоном:
— Это не исключено. Я…
Но вдруг замолчал, словно ему в глаза ударил яркий свет. Обрывки смутных, еще только рождавшихся мыслей, которые кружились в его голове в течение вот уже нескольких дней, внезапно слились, как ему показалось, в единое, компактное и логически завершенное целое. И он закончил фразу с неожиданной горячностью, которая заставила старого Турнетта, узнавшего в интонации его голоса необычный молодой задор, словно эхо энтузиазма былых времен, приподнять голову и с удивлением посмотреть на него поверх очков.
— Кто знает, кто знает?
XIV
— Дорогая, я хотел тебя кое о чем спросить.
После просмотра авангардной пьесы в одном из залов Латинского квартала Ольга и Марсиаль Гор пешком возвращались в свой отель, выбирая маленькие пустынные улочки. В течение всего вечера оба они говорили очень мало. Марсиаль, погруженный в свои мысли, не замечал, что его подруга была еще более молчалива, чем обычно. Они касались самых банальных тем и обменялись всего лишь общими фразами о только что увиденной пьесе, сюжет которой он, занятый своими мыслями, вряд ли смог бы пересказать.
Именно в этот вечер он решил придать событиям новый импульс. Он должен был без промедления сделать новый шаг и, решаясь на него, испытывал не то чтобы угрызения совести, а скорее волнение, какое человек обычно чувствует в тот момент, когда основательно включается в новое дело и берет в свои руки до того бесхозно болтавшиеся поводья.
Его сомнения рассеялись вскоре после выхода из театра, и он, не откладывая дела в долгий ящик, начал осуществлять свой замысел, внезапно покинувший область подсознания, дабы принять в его голове более зримые очертания.
Нужен был в общем-то совсем небольшой толчок. И Гор сделал его с присущей ему ловкостью, придав, словно опытный лицедей, своему лицу соответствующее выражение.
— Дорогая, я хотел тебя кое о чем спросить.
— А я хотела тебе кое в чем признаться.
Он был настолько захвачен своей ролью, что не обратил внимания на слова Ольги.
— Прошу тебя, позволь сначала сказать мне. Понимаешь, я скоро собираюсь предпринять одно небольшое путешествие… о, совсем недалеко, на юг. Довольно приятная прогулка, сочетание работы и отдыха. Она займет недели две, не больше, причем позволит, скорее всего, воспользоваться благами средиземноморских пляжей.
— Ты, значит, хочешь покинуть меня?
— Это единственное, что меня мучает. Поэтому-то я и не решался говорить тебе об этом. Послушай, я не хочу никакой лжи между нами, даже самой маленькой. Ты знаешь, как я ценю свою свободу, и должен тебе признаться, что собирался ехать один.
— Тебе не надо извиняться. Я очень хорошо это понимаю. Я говорила тебе об этом тысячу раз.
— Да, ты само совершенство. Только вот сегодня… ну, в общем, с некоторого времени я чувствую, что вдали от тебя я буду несчастлив. Причем я должен тебе признаться и в том, что еще никогда не испытывал подобного чувства.
Что она могла ответить? Она сжала его руку и тихо прошептала:
— То же самое происходит со мной.
Великолепно отрепетированная вспышка радости осветила лицо Марсиаля.
— Правда? Тогда я осмелюсь. Я хотел тебя спросить: не сможешь ли ты поехать со мной?
