Почувствовав себя глубоко пожилым человеком, я, видимо, стал им окончательно. По пути домой, в трамвае, мне снова попытались уступить место. Это была молодая девушка, и она назвала меня дедушкой.
–Спасибо, – ответил я ей и отказался сесть… Потом, я, правда, добавил, – дочка.
Проводник попросил у меня пенсионный проездной, я заплатил, сказав, что такого не имею.
Трамвай тряхнуло, и я чуть не упал. Поясницу стянуло в тиски, и я понял, что вряд ли теперь выпрямлюсь. Вот сейчас бы кто поднялся! Но я не стану просить. И даже показывать, что мне необходимо присесть, не стану. Я уже не так молод, как утром, но у меня все-таки гордость. Нет, стариком нужно становится постепенно. Слишком хорошо я помню то время, когда тело подчинялось моим приказам с небывалой легкостью, которую я не ценил.
Кто сказал, что знания дают силу? В неполноценном обществе, знания обессиливают. Когда видишь человека таким, каким ты был много лет назад, когда вспоминаешь, какой большой путь прошел прежде, чем начать соображать самому без чужой помощи, приходишь к пониманию, что невозможно за десять минут разговора научить человека соображать. Руки опускаются от такого бессилия. Хорошо ещё если глупые да молодые не готовы силой доказать свою правоту…
Передо мной сидели женщины и мужчины лет сорока и выше, они читали свои телефоны или дремали. Трамвай затрясло, как сервант полный хрусталя на рельсах. И я тоже чувствовал себя разваливающимся секретером внутри с чем-то очень хрупким, давно забытым, пыльным… Мучения, связанные с тем, чтобы удержаться в равновесии длились недолго, на следующей остановке в наш вагон ворвался поток пассажиров с ближайшей станции метро, и, обхватив меня со всех сторон, больше не позволил мне трястись. Это было чувство полного единения, как если бы я залез в бушующее море, завернувшись в пуховое одеяло. Пассажиры медленно покачивались. У кого-то зазвонил телефон, заиграла популярная песня, которая, когда давным-давно, кажется вчера утром, мне безумно нравилась; сейчас же, в эту минуту, её скрипящий треск и чрезмерная ритмичность лишь действовала мне на нервы. Потом снова шумящая тишина, снова волны плачей и сумок. Я закрыл глаза и задремал. Меня одолевало желание уйти в приятные воспоминания; я открывал скрипящие дверцы в шкафы памяти и обнаруживал там пустоту. Как же так…? Словно за уплаченную годами страданий коробку вместо конфет, я получаю лишь бумажку с номером фасовщика. А потом, мне пришло голову, что пожилые люди не то, чтобы совсем ничего не запоминают, они просто считают ненужным запоминать всякую ерунду, которая потом терзает нервы. Меня бережно разбудили и выставили на конечной станции.
По дороге домой, поеживаясь от внезапно возникшего северного ветра, я молодел. К тому времени, как я плюхнулся на диван перед моим окном с видом на ночной город, я полностью вернулся в самого себя. Сколько огней в окнах напротив! Сколько людей и все беззащитны перед временем, перед стереотипами, перед друг другом.
Странно. У меня вроде появились силы, вроде даже надежды замаячили в ожидающих меня впереди годах. Я молод, но самостоятелен… но что-то не то! Я словно завис вне весомости, ощущая груз своего крепкого тела. Человеку навязывается поменьше думать, поменьше размышлять… но человек по структуре своей не может не размышлять. Запретишь – он просто напросто будет мучиться размышлениями. Как было бы хорошо, если бы все проблемы связанный с глупыми стереотипами были бы решены, никто ни на кого не давил бы… Вот тогда психологическое здоровье позволяло заниматься только тем, что нравится.
Маленькая птичка прилетела и села на мой подоконник. Вот ей бы сейчас стать: одни инстинкты, никаких размышлений. Ощутить кайф полета и вкус… насекомого? А все-таки жить без гнетущих мыслей, да и, наверное, без мыслей вообще, чем плохо? Я распахнул окно…
Прошло, видимо, часа два за которые я смею лишь догадываются, что произошло. Я нахожу себя сидящим на подоконнике. Я замерз. Во рту что-то мешается. Хоть бы не насекомое…
Улыбнись, папа
Валентин, 44 года, отец, писатель, последние десять лет временно работает не по профессии:
“Бананы, пальмы, океан, румяные щечки и открытая улыбка – вот, что занимает мои свободные от работы секунды, когда я смотрю на экран моего ноутбука… или в окно на синее небо. Сегодня синее небо! Господи, впервые за этот месяц в Петербурге, а ведь уже 20 февраля. Какая редкая приятность! Мне выдалась свободная секунда, я свернул документ, с которым работал, и на рабочем столе увидел фотографию моей дочери Валечки. Фото было сделано два года назад на её совершеннолетие, но и сегодня она всё такая же, что меня несказанно радует. Круглое личико, раскрашенное природой одним самым–самым нежным на свете тоном, окаймленное черными короткими волнами волос; небольшой вздернутый нос вдыхает аромат экзотического цветка, улыбающиеся глаза -глаза только что проснувшегося ребенка, за которые пешком преодолеешь полмира – светятся. Она выглядит значительно моложе своих лет и это дает мне мнимый гандикап, как самому отставшему из самых любящих отцов в мире, шанс наверстать упущенное за последние десять лет расставания.
–Вот, гляди и запоминай, куда нажимать, – сказал мой коллега, прервав мою минутку радости, и протянул мне фотоаппарат, – Вот папка «путешествия», вот меню… тут. Нажимай тут! Верно. Верно… Правильно, сюда жми… Куда!?.. Да, сюда. Вот тебе твои фотографии. Фотографии редкие, так что не догадается он. Смотри, не сотри по дороге!
–Спасибо, ты не представляешь, как я тебе благодарен… Может быть, отметим сегодня после работы мой отъезд?
–У меня дел по самое не могу. Как-нибудь потом обязательно. Ну… отдыхай там, как следует! Это ж надо четыре года совсем без отпуска!
К обеду небо заволокло серой дымкой. Меня отпустили пораньше, и я отправился навестить маму. В десяти минутах ходьбы от её дома находится высотка, где я когда-то работал. Иногда я приходил туда с Валей. Боже! Ей, такой крошке, тогда казалось, что в этом большущем здании ворочается весь мир, а я – тот, кто крутит в нём шестерёнки. Я обошел здание офисов бывшей редакции с легких вздохом и запрыгнул в крутящуюся дверь, ведущую в супермаркет. Купил необходимое – жесткая экономия уже давно стала моей привычкой.
Передо мной стояли юноша и женщина. Юноша шутил и смешил кассиршу, кассирша с удовольствием хихикала, а потом, после слов «Не надо сдачи!», приняла от покупателя десять рублей на чай. Следующая покупательница, женщина лет семидесяти, улыбок не получила, зато встретила упрекающий взгляд из-за кассы. «Ой, я не додала десять рублей, да?» – прошептала покупательница, и я сразу полез в карман (у меня была там кое-какая мелочь), но тут, она положила на прилавок скомканную купюру в пятьдесят рублей. Причмокнув, кассирша дала ей сдачу. В свою очередь, я нашел в списке товаров в чеке пакет за 8 рублей, который не покупал. «Извините, но я не брал…». Кассирша снова причмокнула, было заметно, как сильно два покупателя, следующие после юноши, подпортили ей настроение.
Как иногда тяжело разрисовывать будничную раскраску! Пытаюсь вообразить вместо смога у восточного горизонта – горы, а у западного, там, где пробивается застенчивое сияние заходящего солнца – море. Всё четно. Как будто бы в отместку за мои не к месту оптимистические фантазии, реальность вознаграждает меня отменным зрением и обонянием, чтобы я в формате 4D видел и чувствовал всю грязь и мерзость действительности. Будто у меня не глаза, а микроскопы, не уши, а шумомеры.
