Комната была полна людей, столпившихся неясными силуэтами вокруг стола. Вновь прибывшие пробили себе дорогу и заглянули через плечи стоявших в первом ряду. На столе лежал труп мужчины; нижняя часть тела была скрыта простыней; он был ярко освещен лучами круглого ручного фонаря, который держал полисмен, стоявший в ногах. Остальные, кроме столпившихся у изголовья, и сам полисмен тонули во мраке. Лицо у трупа было желтое, отталкивающее, кошмарное: глаза полуоткрыты и вывернуты кверху, нижняя челюсть отвисла, губы, подбородок и щеки обрызганы пеной. Высокий мужчина, должно быть врач, склонился над трупом и просунул руку под рубашку, а затем вложил два пальца в открытый рот трупа.
– Этот человек умер шесть часов назад, – сказал он. – Дело подлежит судебному следствию.
Он вынул из кармана визитную карточку, передал ее полисмену и стал проталкиваться к выходу.
– Очистите комнату! Прочь отсюда! Все! – приказал блюститель порядка, и труп исчез, будто его убрали, когда полисмен повернул свой фонарь, направляя его лучи на лица зрителей.
Эффект получился поразительный! Люди, ослепленные, смущенные, чуть не в паническом страхе, стремительно кинулись к дверям, толкая, давя друг друга, сбивая с ног, убегая, как порождения Ночи перед стрелами Аполлона. Полисмен безжалостно изливал свет своего фонаря на этих сбившихся в кучу людей. Захваченные течением, Хелберсон и Харпер были выметены из комнаты, затем низвергнуты по лестнице на улицу.
– Боже мой, доктор! Я говорил вам, что Джеретт его убьет, – сказал Харпер, как только они выбрались из толпы.
– Говорили, – ответил Хелберсон без видимого волнения.
Они шли молча, минуя квартал за кварталом. На сером фоне восточной стороны неба дома на горе рисовались неясными силуэтами. Фургоны молочников уже замелькали на улицах, скоро на сцену должны были выступить разносчики булок, газетчик уже начал свой обход.
– Мне кажется, милый юноша, – сказал Хелберсон, – что мы с вами в последнее время злоупотребляем утренним воздухом. Это нездорово: нам необходимы перемены. Что вы скажете насчет поездки в Европу?
– Когда?
– Не буду чересчур разборчив к пароходам. Думаю, что сегодня в четыре часа пополудни будет еще не поздно.
– Встретимся на пароходе, – ответил Харпер.
V
Семь лет спустя двое мужчин сидели на скамейке в Нью-Йорке, на Мэдисон-сквер, и дружески беседовали. Третий человек, некоторое время наблюдавший за ними, оставаясь незамеченным, подошел к ним и, вежливо приподняв шляпу над белоснежными кудрями, сказал:
– Виноват, джентльмены, но если вам случалось убить человека своим пробуждением к жизни, для вас лучше всего обменяться с ним платьем и удрать при первой возможности.
Хелберсон и Харпер многозначительно переглянулись. Это обращение, по-видимому, позабавило их.
Хелберсон приветливо посмотрел на незнакомца и ответил:
– Это всегда было и моим планом. Я вполне согласен с вами насчет его преиму…
Он вдруг остановился, и лицо его покрылось мертвенной бледностью. Он воззрился на незнакомца с открытым ртом, дрожь охватила его тело.
– А! – сказал незнакомец. – Вижу, доктор, вам нездоровится. Если вы не можете сами себя вылечить, доктор Харпер, верно, поможет вам.
– Кто вы, черт возьми? – резко спросил Харпер.
Незнакомец подошел ближе и прошептал, наклонившись к ним:
– Иногда я называю себя Джереттом, но вам я по старой дружбе признаюсь, что я доктор Уильям Мэнчер.
Это открытие заставило обоих мужчин вскочить на ноги.
– Мэнчер! – воскликнули они в один голос, а Хелберсон добавил: – Это правда, честное слово!
– Да, – сказал незнакомец с неожиданной улыбкой, – это, несомненно, правда. – Он колебался, по-видимому стараясь что-то вспомнить, а затем начал вдруг напевать популярный мотив. Он, очевидно, забыл об их присутствии.
– Послушайте, Мэнчер, – сказал Хелберсон, – сообщите нам, что случилось в ту ночь с Джереттом, помните?
– О да! С Джереттом, – ответил Мэнчер. – Странно, что я забыл рассказать об этом, я так часто об этом рассказываю. Видите ли, я догадался, слыша, как он сам с собой разговаривал, что он перепугался не на шутку. Поэтому я не смог удержаться от искушения «воскреснуть» и посмеяться над ним, но я, конечно, не ожидал, что он отнесется к этому так серьезно; честное слово, не ожидал. А потом… Ну, это была нелепая шутка – поменяться с ним местами, а затем – будьте вы прокляты! – вы ведь не хотели меня выпускать!
Он произнес последние слова с безумной яростью. Оба друга испуганно отшатнулись.
– Мы?.. Но… почему… почему? – бормотал Хелберсон, совершенно теряя самообладание. – Мы были ни при чем.
– Разве вы не доктора Хелборн и Шарпер
[12]? – спросил сумасшедший, смеясь.
– Моя фамилия действительно Хелберсон, а этот джентльмен – мистер Харпер, – сказал доктор, успокаиваясь. – Но мы теперь не врачи, мы – к чертям это, любезнейший! – мы игроки.
И это была правдой.
– Отличная профессия, право, отличная. К слову сказать, я надеюсь, что Харпер уплатил вам за Джеретта, как подобает честному игроку? Прекрасная и весьма почтенная профессия, – задумчиво повторил он, удаляясь. – Но я держусь своей старой профессии. Я высший и чрезвычайный врачебный инспектор блумингдейлской психиатрической лечебницы, на меня возложена обязанность вылечить ее директора. Он совсем с ума спятил.
Малыш-бродяга
Трудно предположить, что фигурка малыша Джо, мокнущая под дождем на перекрестке, могла бы выжать улыбку умиления у стороннего наблюдателя. Это был совершенно обычный осенний дождь. Во всяком случае, он мог быть таковым, если бы не одна странная особенность: капли дождя, падавшие на Джо (который в силу своего крайне юного возраста не мог быть ни прав, ни виноват, хотя считается, что каждому воздается по заслугам его), были грязного серого цвета и липкие, как клей. Конечно, можно возразить, что такое едва ли возможно даже в Блэкбурге, в котором, как известно, постоянно происходят вещи весьма далекие от общепринятых. Например, лет за десять или двенадцать до событий над городом тоже прошел дождь, и, как свидетельствует газетная хроника того времени, на его улицы и дома вместе с водой пролился ливень из миллионов небольших лягушек. Комментарий, однако, завершался невразумительным и спорным утверждением, что данное атмосферное явление пришлось бы по вкусу французам. Несколько лет спустя на Блэкбург обрушился снегопад. Зимой в Блэкбурге обычно холодно и снегопады весьма привычны и обильны. Так что и в этом не было ничего сверхъестественного, если бы только снег не был… кроваво-красного цвета. То, что именно снег был такого цвета, нет никакого сомнения: подтаяв, он превратился в обычную шугу, и куски обледенелого снега плавали в кроваво-красной воде. Если, конечно, это действительно была вода, а не кровь. Явление вызвало самый широкий резонанс. Наука выдвинула множество объяснений происшедшего. Версий было примерно столько же, сколько насчитывалось ученых мужей, ничего не понявших в том, что случилось. Однако жители Блэкбурга – те, кто прожил много лет в том самом месте, где шел красный снег, и которые наверняка что-то знали о происшедшем, – качали головой и говорили: «Неспроста все это – что-то будет…»
