Незнакомец поднялся. Он стоял, выпрямившись в свете догорающего костра, о котором мы совсем забыли, увлеченные его рассказом.
– Их было четверо, – повторил он, – Рамон Галлегос, Уильям Шоу, Джордж У. Кент и Бэрри Дэвис.
Огласив в последний раз свой траурный список, он шагнул в темноту, и больше мы его не видели. В этот момент с винтовкой в руках к нам подбежал один из тех, кто стоял в карауле. Он был явно встревожен.
– Капитан! – крикнул он. – Уже с полчаса трое людей торчат там, на пригорке. – Он показал рукой в сторону, куда ушел незнакомец. – Светила луна, и я их видел отчетливо. Они были без оружия, но на всякий случай я держал их на прицеле. Они стоят совершенно неподвижно, но – черт возьми! – они действуют мне на нервы!
– Возвращайся на пост и стой там до тех пор, пока они снова не появятся, – приказал капитан. – Всем остальным спать, или я вас всех суну носом в костер.
Часовой, чертыхаясь, отправился на пост, но обратно не вернулся. Когда мы стали стелить одеяла и укладываться, неугомонный Янси спросил:
– Прошу прощения, капитан, но кто же, по вашему мнению, эти трое, черт их побери?
– Рамон Галлегос, Уильям Шоу и Джордж У. Кент, – прозвучало в ответ.
– А как же Бэрри Дэвис? Надо было его все-таки пристрелить.
– Нет необходимости. Мертвее от этого он не станет. Иди спать.
Монах и дочь палача
I
В первый день мая, в год одна тысяча шестьсот восьмидесятый от рождения Господа нашего мы, монахи-францисканцы Эгидий, Романус и Амброзий, были посланы отцом-настоятелем из города Пассау в монастырь Бершстесгатен, что близ Зальцбурга. Я, Амброзий, был самым молодым из них: мне едва сравнялся двадцать один год.
Монастырь, куда мы направлялись, располагался, как мы знали, в дикой гористой местности, покрытой густыми лесами, населенными дикими зверями и злыми духами; и наши сердца преисполнились скорби: что-то нас ждет там… Но поскольку обязанность любого христианина – выполнять все повеления Церкви Христовой, мы не роптали и даже радовались, исполняя повеления нашего настоятеля.
Получив последние наставления и в последний раз вознеся молитву в храме нашей обители, мы потуже затянули пояса, надели новые сандалии и отправились в путь, благословленные на прощание всей братией. Хотя путь наш был долог и труден, мы не утратили веры в Провидение, веры, которая даст силу молодости и опору старости. Вскоре боль расставания утихла, сердца наши наполнились радостью: впервые нам открылись дивная красота и величие той земли, что создал для нас, ничтожных, Всевышний. Воздух дивно струился, будто сотканный из нитей одеяния Девы Марии; солнце сияло, словно Золотое Сердце Спасителя, несущее свет и жизнь всему живому, а темно-голубое небо как бы венчало прекрасный и величественный храм, в котором каждая травинка, каждый цветок, каждое живое существо радовалось во славу Бога.
Мы миновали великое множество городов, деревень, хуторов, что лежали на нашем пути, встретили множество людей разного обличия и ремесла, и многообразие это восхитило и повергло в изумление нас, бедных монахов. Обилие храмов, встреченных нами в пути, привет и доброе расположение христиан простого звания, равно как искреннее и повсеместное желание бескорыстно услужить нам, странникам, наполняло сердца наши счастьем. Богатство и благополучие церквей на этих землях лучше любых слов говорило, что живут здесь добрые христиане. Ухоженные сады и строения монастырей и приходов являли свидетельство заботы и радения паствы и пастырей. Наши сердца сладостно сжимались, когда слух ловил вблизи или в отдалении перезвон колоколов. Наши души словно впитывали эту музыку, что-то неземное слышалось в ней: будто ангелы на небесах пели Осанну во имя Господа.
Везде, где лежал наш путь, мы благословляли встречных именем нашего святого покровителя. В ответ все они дарили искреннее дружелюбие и радость; женщины и дети подолгу шли рядом с нами, провожая, толпились вокруг, чтобы поцеловать наши руки и испросить благословения. Казалось даже, будто мы уже вовсе не ничтожные слуги Божьи, а властители всей этой прекрасной земли. И хотя гордыня не поселилась в наших душах, и взгляд наш оставался смиренным, мы с робостью всматривались в собственные сердца, боясь, как бы не нарушить заповеди нашего Ордена и не согрешить, возгордившись. Что же касается меня, то я, смиренный брат Амброзий, со стыдом и смятением обнаружил, что душа моя смущена греховными мыслями. Мне казалось, что женщины с большим удовольствием целуют мои руки, чем руки моих товарищей, что конечно же было неверно, ибо я отнюдь не святее, нежели они. Просто я был моложе и менее искушен в борьбе с дьявольскими соблазнами. Когда я вдруг ощутил женские чары и увидел, как девушки задерживают взгляды на моем лице, я устрашился: где найти силы, чтобы противостоять искушению? И начал понимать с ужасом и содроганием, что молитва, пост и вериги – одни, сами по себе, – никого не сделают святыми, человеку от рождения необходимо быть столь чистым душой и мыслями, чтобы соблазны были неведомы ему.
На ночь мы обычно останавливались в каком-либо монастыре, где нас неизменно ждал радушный прием. Обильная еда и напитки всегда были на нашем столе. Когда мы приступали к трапезе, вокруг нас толпились монахи, выспрашивая новости о мире, в котором мы, благодаря нашему благословенному путешествию, увидели и узнали так много. Слыша же о цели нашего путешествия, нас обычно жалели за то, что мы обречены жить в горной глуши. Нам рассказывали о ледниках, об увенчанных снегом вершинах огромных скал, ревущих водопадах и сумрачных лесах, а еще обязательно говорили об озере, столь страшном и загадочном, что нет подобного ему во всем мире. «О Господи, укрепи силы наши!» – молились мы.
На пятый день путешествия, невдалеке от города Зальцбурга, нам явилось странное и загадочное видение. На горизонте, прямо перед нами, возникла гряда тяжелых облаков со многими серыми вкраплениями и пятнами более темного оттенка, а между ними и голубым небом лежала полоса совершенно белого цвета. Это зрелище глубоко встревожило нас и озадачило. Облака были неподвижны. Мы наблюдали часами, но ничто не менялось в этой картине. Позже, уже к вечеру, на закате, солнце озарило их. Облака чудно сияли и переливались, а временами, казалось, даже вспыхивали огнем!
Трудно выразить наше удивление, когда наконец обнаружили, что заблуждались: это были вовсе не облака, а нагромождение скал. Это о них мы столько слышали в пути. А то, что мы принимали за белый небесный свод, оказалось снегом, что покрывал горные вершины.
II
Когда мы подошли ко входу в ущелье, что вело в глубь горной страны, смятение охватило нас: казалось, что это врата Ада. Позади осталась прекрасная земля, и теперь мы готовились покинуть ее навсегда. Перед нами громоздились горы, теснины и сумрачные леса. Они угнетали взор и таили опасности. Укрепив сердца наши молитвой и шепча проклятия врагу рода человеческого, мы приготовились вынести все, чтобы нам ни было суждено, и двинулись навстречу неведомому.
С великой осторожностью мы продвигались вперед. Вскоре путь нам преградили гигантские деревья. Их тяжелые кроны почти скрывали свет небес, сумрак сгустился, и холод пронизал нас. Звуки наших шагов и голосов, когда у нас хватало смелости произнести хотя бы слово, возвращались к нам, отраженные скалами, теснившими тропу, по которой мы двигались. Но отзвуки эти были столь отчетливы, многократны и многоголосы и так причудливо искажены, что с трудом верилось, будто это наши голоса и шаги и что нас не сопровождают орды невидимых существ, которые специально насмехаются и устрашают нас. Огромные мрачные птицы срывались со своих гнезд, кружили над вершинами скал и зловеще глядели на нас, бредущих внизу; грифы и вороны кричали такими дикими, злыми голосами, что кровь стыла в жилах. Мы молились, но молитвы и гимны, которые мы пели, не могли дать покой смятенным душам; казалось, они только призывали новых птиц, и те эхом своих голосов еще сильнее устрашали и вносили смятение в наши сердца. Поразительно было видеть огромные деревья, вырванные с корнем и громоздившиеся на склонах холмов; сама мысль о могуществе стихий, совершивших это, приводила нас в содрогание. Временами тропа, по которой мы шли, жалась к самому краю обрыва. За ним, устрашая взор, зияла мрачная пропасть. Началась буря. Никогда не доводилось нам испытать ничего подобного: беспрестанно сверкавшие молнии почти ослепляли, а гром гремел с такой силой, что тысячекратно превосходил раскаты, слышанные доныне. Ужас окончательно подчинил наш разум, и каждую минуту мы со страхом ожидали, что сам дьявол обрушился со скалы или свирепый горный медведь преградит нам путь. Но одни лишь олени да лисы изредка пересекали тропу. Страхи наши стали постепенно слабеть, и мы убедились, что святой Франциск – наш благословенный покровитель – не менее могуществен здесь, в горах, нежели в той прекрасной стране, которую мы покинули.
