Я ждал долго, но ничего не менялось, и я ушел. Стало ясно, что голос, звавший меня, не принадлежал Бенедикте, но злому духу, который, в моей глубокой скорби, еще и глумился надо мной. Я собирался вернуться в свою хижину, но, словно ведомый некой невидимой властной рукой, направил свои шаги в другую сторону, и хотя теперь знаю, что она вела меня к смерти, – то была воля Господа нашего.
Так шел я, не сознавая, куда иду, и не в силах разглядеть под ногами ту тропу, по которой следовал. И так продолжалось до тех пор, пока я не очутился на краю обрыва. Вдоль него, прижимаясь к скальному откосу, вилась вверх узкая тропа. Я стал взбираться по ней. Не знаю, сколько времени прошло и сколько было мною пройдено, когда я остановился и посмотрел вверх – там, наверху, на самом гребне, отчетливо очерченный на фоне звездного неба, ясно виднелся силуэт строения. То, что я увидел, ослепило меня, подобно вспышке молнии, – то был охотничий дом, где остановился сын управляющего рудниками, а это – тропинка, по ней он ходил на свидания к Бенедикте. О милосердный Боже! Конечно, Рохус пользуется этим путем, у него просто нет другой дороги. Я должен встретить его здесь.
Я отступил в тень и стал ждать, размышляя о том, что я скажу этому человеку, и умолял Господа даровать мне такое вдохновение, которое сможет дойти до этого сердца и свернуть его с пути зла.
Минуло много времени. Наконец я услышал, как он идет по тропе вниз. Я слышал, как из-под ног у него срываются камни и несутся с грохотом по склону и падают в озеро далеко внизу. И тогда я стал молить Бога: если не удастся мне смягчить сердце юного мерзавца, в твоей власти, о Господи, сделать так, чтобы он оступился и пал вниз, как падают камни, выскальзывая из-под его ботинок, ибо это лучше – пусть он умрет внезапно, без причастия и раскаяния, и сгинет его душа навеки, нежели он останется жить и погубит душу невинной девы…
Тропа делала поворот там, где я спрятался, и Рохус, вывернув из-за угла, остановился. Я вышел из тени на залитую лунным светом тропу. Он признал меня тотчас и презрительно спросил меня, чего я хочу. Я отвечал ему смиренно и объяснил, почему преградил путь его. Я просил его, чтобы он повернул назад и возвращался. Он принялся смеяться надо мной и осыпать бранью.
– Ничтожный червяк, – сказал он, – почему ты все время лезешь в мои дела? Уж не потому ли, что твои белые зубки и ласковые черные глазки покорили местных дурочек? И теперь ты вообразил себя мужчиной? Забыл, что ты монах, да? Дурак! Женщины обращают на тебя внимания не больше, чем на козла!
Я просил перестать браниться и выслушать меня. Я опустился перед ним на колени и умолял проявить уважение не ко мне, но к моему сану и оставить Бенедикту в покое. Вместо ответа он поднял ногу и толкнул меня в грудь, – я упал. Более я не мог сдерживаться. Я вскочил на ноги и назвал его грубияном и разбойником.
Тогда он выхватил из-за пояса кинжал и бросился на меня со словами: «Сейчас я отправлю тебя в преисподнюю!» Но я был проворнее – рука моя метнулась к запястью его руки, сжимавшей кинжал, и выбила клинок; он упал на тропу позади меня.
– Без оружия! – закричал я. – Мы будем драться насмерть на равных и без оружия, а там пусть Господь нас рассудит!
Мы сцепились, как два диких зверя, полных ярости. Руки и ноги наши переплелись, мы рухнули на тропу и перекатывались вдоль нее то вверх, то вниз; с одной стороны у нас была отвесная стена, а с другой – обрыв, пропасть и воды Черного озера! Мы корчились от напряжения и боли в попытке пересилить друг друга, но Господь был против меня – Он разрешил моему противнику одолеть и прижать меня к земле на краю пропасти. Тот был сильнее меня, я был в его руках, и его глаза, как угли, горели огнем. Я не мог пошевелиться, голова моя свисала над пропастью, его колено сдавило мне грудь – моя жизнь была в его руках. Я думал, что сейчас он сбросит меня вниз, но он медлил. Я был на волоске между жизнью и смертью и пережил жуткие мгновения, а затем он заговорил, и слова его звучали тихо и зловеще:
– Видишь теперь, монах, мне достаточно пошевелить рукой – и ты полетишь вниз, в пропасть, камнем. Но мне твоя жизнь не нужна – она мне не помеха. Эта девица принадлежит мне, она – моя, поэтому ты оставишь ее в покое, оставишь ее мне, ты понял?
С этими словами он поднялся и ушел по тропе вниз, к озеру.
К тому времени, когда я нашел силы пошевелиться, звук шагов давно угас в ночной тишине. Великий Боже! Знаю, я не заслужил такого поражения, унижения и боли. Единственное, чего я хотел, – спасти невинную душу, но Небеса – о насмешка судьбы! – дозволили повергнуть меня тому, кто ее, быть может, погубит!
В конце концов я нашел в себе силы подняться, хотя все тело мое нестерпимо болело (многочисленные синяки и ссадины, полученные при падении и схватке, давали о себе знать), а на груди своей я все еще ощущал колено злодея и его пальцы, стискивающие мое горло. С трудом я вернулся на тропу и стал спускаться вниз, к озеру. Хотя я был жестоко изранен, мой долг повелевал мне идти к хижине Бенедикты и телом своим защитить ее от зла и порока. Но шел я очень медленно, часто делая остановки и отдыхая. Рассвет был совсем близок – на востоке разгоралась заря, – когда наконец я решил отказаться от своей затеи: было уже слишком поздно, и едва ли жизнь моя, принесенная в жертву, сможет теперь защитить невинное дитя.
Я услышал шаги Рохуса, когда первые лучи утреннего солнца упали на тропу; он шел, и слова веселой песни слетали с его губ. Хотя я не боялся его, но укрылся за выступом скалы, и он, не заметив меня, прошел мимо.
В том месте, где я стоял, тропа пробегала рядом с разломом в скале, словно былинный герой в незапамятные времена рассек гору своим гигантским мечом надвое. Дно расщелины было усеяно валунами и галькой, поросло кустарником и колючей ежевикой, а по дну стремился шумный поток, рожденный тающими наверху снегами. Здесь я провел три дня и две ночи. Я слышал, как меня разыскивают, как мальчишка, посланный из монастыря, окликает меня по имени, как он идет по тропе, пытаясь отыскать мои следы, но не подал знака. Меня терзала жажда, мучил голод, но, хотя и вода была рядом, а за ягодой лишь стоило протянуть руку, я был сильнее этих соблазнов, усмиряя свою грешную плоть. Я подавлял свою мятежную природу, подчиняя свой дух одному Господу нашему, пока не ощутил себя свободным от всех дурных помыслов, освобожденным от тяжких оков земной любви и готовым отдать свое сердце, душу и жизнь единственной женщине – тебе, о Святая Дева!
Никто иной, как сам Господь, даровал мне освобождение, и на душе стало так легко, свободно и радостно, словно крылья вознесли меня на Небеса. И тогда я во весь голос восславил Господа. Я кричал, переполненный радостью: «Осанна! Осанна!», и голос мой, многократно усиленный, отражался от склонов гор. Вот теперь я чувствовал себя в силах идти к алтарю и принять святое причастие. Я стал иным, чем был прежде: несчастный, смятенный монах умер, я превратился в орудие в руке Божьей и должен исполнить Его волю. Я молился за спасение души Бенедикты, и в молитве моей явился мне сам Господь, во всем величии Своем и славе Своей, и бесчисленные ангелы сопровождали Его, и они заполнили полнеба! Невыразимый восторг охватил меня, и я переполнился счастьем. Всевышний обратился ко мне, и на лице Его сияла невыразимая доброта.
