Ну вот, теперь и Амалии досталось несколько плевков с ядом.
– Сколько сейчас у нас? – продолжал свирепствовать я. – 90 на 10? И что я должен делать для клуба? Может, мне жить здесь? Ты тут и так самодельничаешь во всем, я ни в чем не перечу, никуда не сую ни нос, ни руки.
Супружеская чета стояла неподвижно, получая от меня пощечину за пощечиной и смирно слизывая всю мочу, в которую я тыкал их оборзевшие морды, словно обоссавших ковер котят.
– А теперь тебе мало и так слишком пафосного клуба! Теперь ты хочешь полтора ляма баксов. А потом что? Захочешь быть владычицей морскою? Я сказал тебе, мне это не нужно. Если тебе это так позарез необходимо, то делай всё сам, без меня.
– А может, нам тогда полностью разбежаться? – наконец ожил Марк, выплеснув это, очевидно, на эмоциях, не до конца обдумав возможные последствия.
– Да давай!
– Когда?
– Сегодня! – гаркнул я. – Конечно, сегодня! Лучший день для чего бы то ни было – это всегда сегодня.
Слова профессора звучат в моих устах.
– Поэтому и тянуть нечего. Мы теперь будем общаться только через почту. Всосал?
– Ага! – раздраженно огрызнулся Марк. – Но и тебя я здесь видеть больше не хочу. Всосал?
Это было лишним. Я и так сюда больше не собирался захаживать. Но этот его насколько дерзкий, настолько и тупой выпад, рассчитанный на публику, в глазах которой он напоследок решил обозначиться властным хозяином, – был определенно лишним.
– Марфуша, – гневно рыкнул я на него, как на насекомое, – забирай весь свой сраный клуб и вытряхивайся отсюда на хрен! У тебя три с половиной месяца на это. До конца срока аренды.
В этот момент музыка замолкла. Видать, диджей сообразил, что это его финальный сет. Гости молчаливо наблюдали за нашей словесной перепалкой. О которой будут судачить еще хрен знает сколько.
– Можешь перевезти всё в магазин трусов своей жены, – уже издевался я. Наверное, потому, что скопившиеся в моей крови бесы нашли наконец выход – и теперь с разбега набрасывались на семью Стекольниковых. – Там устраивай свои революционные вечеринки.
У Амалии нахмурились брови.
Она быстро схватила со стола рюмку и плеснула мне водкой в лицо.
– Я не сука, – процедила она, тем самым пояснив, в ответ на какие мои слова она так невоспитанно поступила. – Ты сам урод.
Ну какая же ты не сука, если самая настоящая сука. И главное, бесстрашная! Не боится, что я сейчас в порыве бешенства раскрою ее мужу, что трахал ее и в хвост и в гриву… Да и правильно, что не боится. Конечно, я так не сделаю.
Я, не вытирая лицо, вцепился двумя руками в стоящее на столе ведерко и, перевернув его, высыпал черную массу Амалии на голову.
Ахи и охи волнами полетели по залу.
Амалия, моментально превратившаяся из светской львицы в болотную кикимору, стояла, чуть приподняв от шока руки и широко раскрыв рот, и обтекала икрой.
Нет, я этим не горжусь. Оно как-то совершенно интуитивно получилось. Не стоило мне так. Эх, жалко…
Наконец ее доблестный муж очнулся и с неразборчивым, но, кажется, воинственным визгом, замахнулся рукой, чтобы, видимо, нанести мне сокрушительный апперкот в челюсть, от которого я должен был бы, как в замедленной съемке, подлететь в воздух и упасть спиной на столик, разбив его вдребезги. Но у него получилась какая-то нелепая пощечина. И пришлась она мне больше даже по шее, чем по щеке.
Я не стал ничего обдумывать, а рефлекторно нанес ему такую же оплеуху – но настоящую, мужицкую, свернутой лодочкой ладонью – прямо по виску.
От этого удара Марк не удержался на ногах и упал.
А вот его не жалко. Заслужил.
Ахи и охи взорвались еще громче.
Я оглядел зал. Все стояли как вкопанные. Ни движения, ни шороха, ни вздоха. Музей восковых фигур, сука.
Кажется, необходимую революцию в «Сан-Марко» я уже совершил. И для этого не потребовалось полтора миллиона долларов. И не пришлось выгонять добросовестно исполняющих свои обязательства организации из третьего и четвертого этажей этого здания. Наоборот: скоро освободятся первые два этажа.
У меня было чувство, будто я подобрал правильный соус под жареное мясо.
Пора уходить.
Пора покинуть навсегда этот поганый склад манекенов.
Аривидерчи, суки.
Я свободно зашагал к выходу. А мои бесы, наставляя на взволнованную толпу револьверы, прикрывали мой уход, чтобы ни одна тварь вдруг геройски не дернулась меня догонять.
Никто не дернулся.
Я сел в машину, открыл окна и покатил.
Сегодня город был изнеженно красив.
12
– Доброе утро, Эдуард Валентинович? – мурлыкнула Дина, едва я ступил на этаж.
Она вернула себе прежнюю объемную прическу – густые белые пружинки до поясницы. Безумно красиво.
Видимо, она испугалась, что, изменив ее три дня назад, встретила мою неоднозначную реакцию, – а ведь мне-то было не более чем просто непривычно! – и решила не экспериментировать в этом направлении и вернуть всё на круги своя. Чтобы ее великий начальник был доволен каждой мелочью в ней. И он доволен.
– Принести сейчас ваш кофе?
– Нет. Принеси, пожалуйста, свежевыжатый сок, апельсиновый, – я закрыл за собой дверь кабинета и представил, как Дина сейчас тупит, смотря на табличку с моим именем.
Не знаю, где она его добудет. Пусть хоть в горшке вырастит и руками выжмет. Уверен, при ее самоотверженном старании у нее непременно всё получится.
Я открыл все окна, упал в кресло, закинул ноги на стол. Новый день. Прекрасно.
Всё прекрасно, даже несмотря на оставленные в моем сердце следы вчерашнего дня.
Это неутоленная ностальгическая жажда нежности от Виолы. Которую я полгода заглушал бесконечными плотскими утехами с разными женщинами – от бесплатных до дорогих, от низких и тонюсеньких до двухметровых кобыл, от одной робкой до одновременно четырех психопаток… Правда, всегда неоспоримо красивыми.
Но, кажется, по-настоящему приглушить жар, оставленный во мне Виолой, получилось только после моей незабываемой ночи с Полиной.
А вчерашняя тяга к Вишенке уже не была так сильна, как раньше. Это скорее было затлевающее покалывание. Требующее утешения моего собственного эго в том, чтобы она, сука, поняла, кого потеряла, и пожалела, что была такой тупой дурой. Но Виола хотела нашей встречи по этим же причинам. И добилась-таки желаемого итога. А я – нет. Но именно это мое разочарование неожиданно помогло мне вычеркнуть ее из списка моих желаний. Вроде отпустило. Виола канула в пыльный подвал со старыми ненужными вещами.
А еще неутоленной осталась и другая жажда – заколоть пышногрудую и круглозадую Лизу. Которая изрядно наделена кричащей сексапильностью, даже чересчур кричащей – переходящей в истерическую и вульгарную. Но это никак меня от нее не оттолкнуло вчера, а, наоборот, раззадорило настолько сильно, что по приезде домой после нереализованного выброса похоти пришлось догоняться до состояния покоя самостоятельно, вручную, за непродолжительным просмотром наисмотрибельнейшего кинопродукта.
