Увидеть человека, который не является мной–поставить себя между ним/ней и Снежинкой–убедиться, что он/она не приблизится к ней, пока мы не выйдем из комнаты.
Джесси включила блендер, и я с отвращением наблюдала, как все, что у нас было на складе, смешалось в коктейль из ада. Покончив с этим, она демонстративно прикусила нижнюю губу, наклонилась вперед, взяла из пирамиды чашек большую чашку для смузи и налила в нее смузи, в то время как вся комната смотрела на нее с благоговением, смешанным с недоверием. Я догадалась, что она не замечает, что все смотрят на нее. Или, может быть, она знала, и на мгновение она была Джесси до того, что с ней случилось. Уверенная в себе, дерзкая и чертовски веселая, она подвинула чашку через стойку и склонила голову набок, хлопая ресницами.
– Вот, господин Проценко. Я искренне надеюсь, что это принесет вам удовлетворение и приведет к моему трудоустройству.
Тишина. Парень в дальнем конце комнаты встал со стула и несколько раз хлопнул ладонью по столу, крича: Пить. Пить. Пей.
Через несколько секунд все уже стояли, сжимая кулаки, уговаривая меня проглотить этот чертов кошмарный коктейль. Поверьте тому, кто достаточно часто бывал в России, чтобы помнить мелкие детали–такое дерьмо могло произойти только в Америке. То, как люди объединяются, чтобы увидеть, как кто–то делает что–то совершенно глупое, поднимает настроение, если не прямо–таки вдохновляет. Черт возьми, Осел заработал миллионы на этой концепции.
– Ты забавная, – сказала я решительно.
– И ты тянешь время. – Она усмехнулась.
Горячий, Блядь. Черт.
Но, в самом деле, разве это была моя благодарность за то, что я притащил ее задницу обратно в цивилизацию? В то же время, я не мог игнорировать то, как весело было, наконец, быть брошенным вызовом, и, да, даже высмеянным. Бек забарабанил по прилавку, а Гейл взволнованно захлопала в ладоши, ву–ху–уу, как статист в фильме девяностых годов. Глаза Джесси впились в мое лицо, поэтому я подняла чашку, мои глаза встретились с ее, когда она коснулась моих губ.
– Ты пожалеешь об этом, – прошипела я в коричневую пену на губах.
– Ты тоже, – прошептала она, не сводя с меня глаз.
Я проглотил всю эту гадость, ни разу не вдохнув через нос.
Люди разразились аплодисментами, как ядра попкорна, взрывающиеся в микроволновке, и Джесси засмеялась так сильно, что ей пришлось прислониться к стойке. Я сделал вид, что бросился на нее, а она сделала вид, что бежит, задев меня плечом. Вместо того, чтобы вздрогнуть или убежать, она просто выпрямилась, вытерла счастливую слезу с лица и улыбнулась коричневато–зеленоватой пене, прилипшей к моей верхней губе.
– Ты нанята,– прорычал я ей в лицо.
На секунду мне показалось, что она вот–вот вытрет пену большим пальцем.
На секунду ей показалось, что старая Джесси ворвется в комнату.
Но на самом деле она повернулась и пошла прочь, зовя Тень.
Меня это устраивало, потому что, хотя я и не получил прежнюю Джесси, мне все же удалось сделать что–то монументальное в тот день.
Я убил Неприкасаемого. И впервые за долгое время ее небо не собиралось падать.
ГЛАВА 8
ДЖЕССИ
В ту ночь я припустила свою обычную ночную пробежку.
Голова у меня шла кругом после прошедшего дня. Из предстоящих результатов анализа крови Тени. Новая работа. От поцелуя Бэйна в щеку.
Привычки и повторение были единственными вещами, которые удерживали меня от того, чтобы броситься со скалы, и мне все еще нужна была физическая отдушина, поэтому я пошла в открытый бассейн, чтобы быстро поплавать. Я сделала несколько кругов, затем остановилась посреди бассейна, плавая лицом вниз с вытянутыми руками и широко раскрытыми глазами. Я задержала дыхание, мои легкие горели от последнего глубокого вдоха.
Единственные видимые огни отражались на воде от уличных ламп. Это выглядело и чувствовалось, как будто я плыла в атмосфере, и ничто не удерживало меня дома. Это напомнило мне о днях после Инцидента, когда я подумывал о самоубийстве. Я не была уверен, насколько серьезно я была–в глубине души, идея все еще казалась такой сумасшедшей, но иногда в глухую ночь, когда было действительно тихо, я ждала, что слезы выйдут, и все, что я чувствовала, было пустотой.
Теперь я не чувствовала себя такой опустошенной. Испуганный, да, и очень неуверенный. Но там тоже было волнение. Роман ‘Бэйн’ Проценко был платным эскортом. Но, как ни странно, это сняло напряжение. Мы не были мальчиком и девочкой. Мы были двумя одинокими, испорченными душами. Это делало желание Бэйна в моей жизни приемлемым. Я хотела, чтобы он меня вылечил.
Чтобы вылечить меня.
Чтобы удержать меня.
Чтобы заставить меня смеяться.
Чтобы боль ушла.
Больше всего на свете мне хотелось, чтобы он приподнял мою рубашку, увидел шрам, поцеловал его получше и сказал, что я красивая. Я мог бы почти представить себе это, если бы очень постарался – его борода на моей изуродованной плоти. Его морщинистые, успокаивающие глаза на моих болезненных воспоминаниях.
Мягкий.
Теплый.
Хороший.
Дышать.
Мне нужно было дышать.
Я оторвала голову от воды и жадно вдохнула, хватая ртом воздух. Мои руки замахали вокруг меня, и я поплыла на месте, оглядываясь вокруг, прежде чем отчаянно грести к краю бассейна.
Возможно, в этом и заключалась разница между Бэйном и всеми остальными.
Я не хотела его.
Мне нужно было, чтобы он напомнил мне, как дышать.
Мне нравилось думать о своих воспоминаниях как о кладбище своих мыслей.
Моменты, которые уже были мертвы, так что мне не нужно было беспокоиться о том, что они повторятся снова.
Я вспомнила многое из того, что хотела бы забыть, и, возможно, это было моей проблемой. Например, я вспомнил тот момент, когда Эмери дернул меня за рубашку и затащил в машину. В тот момент, когда я поняла, что нахожусь в опасности. Я вспомнил первый разрыв ткани в моем ухе–это тоже был Эмери, который начал все раньше, чем остальные двое последовали за ним.
Я вспомнил первый сухой толчок в меня. Нолан.
Первый удар в лицо. Генри.
Я вспомнила, что чувствовала на операционном столе, когда они высасывали из меня плод. Все это были четкие, ясные воспоминания. Острые, как ножи. Но потом был момент, который я вообще не могла вспомнить.
Тот, что был до того, как Эмери попытался лишить меня девственности.
Тот самый, когда я уже потеряла ее.
– Если бы я только могла вспомнить. – Я схватилась за корни волос. Я чувствовала, как мягкий взгляд Майры скользит по моей коже. Она всегда смотрела на меня со смесью безнадежности и жалости. Мой психотерапевт выглядел как классическая любящая бабушка. Белые хлопковые волосы на загорелой коже. Глубокие морщины и большие висячие украшения.
