– Счастлив сообщить, что все несчастные души, за которые я отвечаю, блаженно растрачены. Ты уже пробежала сегодня десять миль?
–Откуда ты знаешь о моих десятимильных пробежках? – Мой лоб наморщился. Конечно, он видел, как я бегала трусцой в ту ночь, когда он спугнул Генри и Нолана, но это было особенно конкретное число. Десять миль. Глаза Бэйна расширились, прежде чем он снова ухмыльнулся.
– Дорогая матушка сегодня немного рассказала мне о тебе.
– В ней нет ничего дорогого.
– Похоже, на этот счет мы пришли к согласию, – Он расплылся в дьявольской улыбке, затем щелкнул пальцами и указал на меня. – Итальянское мороженое.
– Люди подумают, что это свидание. – Я прикусила нижнюю губу, ненавидя себя за это. Мне позволили выбраться из Эльдорадо. Мне разрешалось встречаться, если я хотела, но я этого не делала. И мне разрешили пойти на пробежку с мороженым с другом–мужчиной. Логически я понимала, что все это правда, но от этого не становилось менее страшно.
– Верно. – Бэйн сунул бумажник в карман. Он уже шагал к лестнице. – Напомни мне, кого это волнует?
– Я знаю, – я осталась на месте. – У меня плохая репутация.
Он остановился, уставившись на меня. – У меня еще хуже.
–Хочешь поспорить? – Я горько фыркнула. Он улыбнулся одной из своих расслабленных улыбок, которые звучали как колыбельная. Его следующая фраза прозвучала как приглушенный шепот. – Я уже говорил. До меня дошли все слухи о тебе, Джесси. К черту их. Трахни их до смерти. К черту этот город, и его опрятных, осуждающих жителей, и каждого идиота, который смотрит на нас смешно. Разве ты не понимаешь? Мы–выброшенные. Отверженные. Мы свободны. Свободны делать все, что захотим, потому что это не имеет значения. Мы никогда не поместимся здесь, так что не стоит и пытаться. Мы освободились от всего этого дерьма, – он обвел нас рукой. – Они не причинят тебе вреда, если ты не дашь им разрешения. Так что не надо.
Я нерешительно шагнула к нему. Люди входили и выходили из кафе «Дьем», и никто не смотрел на нас странно. Возможно, это было одной из причин, почему мне нравилось тусоваться с Бэйном. Люди не спешили проявлять к нему неуважение. Мне все еще было трудно поверить, что он хочет тусоваться со мной после всех этих слухов.
Они сказали, что ночь в переулке была на самом деле не в переулке, а в доме Генри, и что это была оргия по обоюдному согласию. Новости об абортах также просочились в жадные уши горожан. Однажды я услышала, как подруга Рена , Канди, сказала: - “Ребенок, вероятно, умер от смущения. Можете себе представить? Зачатие в массовой оргии?”
Но Бэйну было все равно.
Ради бога, он зарабатывал на жизнь тем, что трахался.
Неудивительно, что он был здесь единственным, кто принял меня.
Он сказал, что это личное, и, возможно, именно это он имел в виду. Может быть, он просто так ненавидел позорить шлюх, что я была для него любимым проектом. Хуже всего было то, что мне было все равно. Я все еще был благодарен за дружбу.
– Хорошо, – сказала я, слова так тяжело давились у меня во рту, что я повторила их снова, на этот раз громче. – Ладно, пошли.
Мы молча прошли в кафе–мороженое, греясь в лучах великолепного солнца. Наши руки почти соприкоснулись, когда он открыл для меня дверь магазина, побуждая что–то внутри меня подняться, как прилив, а затем взлететь, как цунами. Я заказал две ложки–на две больше, чем съел бы в любой другой день.
В Бэйне было что–то такое, что заставляло меня заново открывать себя. Попробовать что–нибудь свежее. Я пошел за фисташками и эскимосским мороженым. И впервые за долгое время еда, которую я ел, действительно имела вкус.
Вкус был новый.
Мне это нравилось.
Когда мы вышли из кафе–мороженого, я обернулся и сказал ему: – О том, как мы держались за руки в клинике доктора Вайза.…
Я чувствовала себя храброй, но потом он остановился, повернулся и серьезно посмотрел на меня. – Да , я как–то не подумал. Больше этого не повторится.
– Нет, – сказала я, тоже останавливаясь. Теперь мы были единственными людьми, стоящими на оживленном променаде, мешая остальным людям и не обращая особого внимания. – Я подумала, не могли бы мы как – нибудь повторить это. Не в каком–то странном качестве. Я просто хочу знать, что я ... – Я сглотнула, оглядываясь. – Могу.
Я не могла перестать думать о его накрашенной чернилами руке на моей. Примерно в тот момент, когда мои губы затрепетали на его удивительно гладкой щеке. Его ноздри раздулись, и что–то, чего я не могла понять, мелькнуло в его глазах. Что бы это ни было, он тщательно взвешивал свои слова, прежде чем произнести их. – Да, – Он огляделся вокруг нас, словно кто–то наблюдал, дергая себя за бороду. – Конечно. Ты хочешь, чтобы я сделал тебе сюрприз, или просто сделать это сейчас?
Я на секунду задумалась, продолжая нашу прогулку. Теперь мы действовали синхронно.
– Удиви меня.
Мы дошли до конца променада и подождали, пока загорится зеленый свет, прежде чем пересечь его. Его ладонь нашла мою, но он продолжал смотреть на светофор, как будто ничего не происходило, весь скучающий и безразличный.
– Ладно? – прошептал он себе под нос.
–Ладно.
ГЛАВА 9
БЭЙН
ДВЕРНОЙ ЗВОНОК МОЕЙ МАТЕРИ БЫЛ цвета рвоты.
Грязный, заюзанный. Вроде меня. Это вызывает у меня странное знакомое чувство. Люди приходят и уходят, а Соня Проценко всегда оставалась рядом, ее плечо всегда было готово к тому, чтобы я положил на него голову. Ее холодильник всегда был полон домашних картофельных клецок и капустного супа. В этом было утешение. В том, чтобы иметь функционирующую маму. Не то чтобы дерьмо между нами было простым—¬¬¬¬¬¬¬я не был лучшим сыном в мире.
Я тоже был не самым худшим. ¬¬
Например, я всегда делал так, как мне говорили, потому что испытывал чувство благодарности за то, что она не выскребла мою задницу вешалкой, в чем я бы ее не винил. Изнасилованная в восемнадцать лет русской мафией, она сбежала из страны вместе со мной, когда мне не исполнилось и трех месяцев. Мама училась здесь в колледже. Закончила школу по специальности на терапевта, находила время приходить на мои дерьмовые школьные занятия и купила мне доску для серфинга, сидела на песке в полном одиночестве — потому что она никого не знала и была слишком застенчива, чтобы разговаривать с людьми—и смотрела как я соревнуюсь.
Так что я всегда мыл посуду, выносил мусор или помогал соседям починить крышу. Поддерживал свои оценки на высоком уровне и разыгрывал всю эту шараду с идеальным ребенком перед ее друзьями и коллегами.
Но во мне был плохой ген. Тот, кто жаждал власти. Я чувствовал, как он бежит по моим венам, делая мою кровь горячее. Вот тут-то и вступило в игру то, что я был не очень хорошим ребенком. Я не насиловал, не убивал и не делал ничего из того мерзкого дерьма, которое совершил мой отец с порванным презервативом, но я все равно воровал.
