Дочитав до этого места, Кристина сжала руки, невольно смяв и бумагу, и с таким надрывом выдохнула, что лежавший возле ее ног Хуго тут же поднял голову и настороженно на нее посмотрел.
— Долгим и крепким… — пробормотала Кристина и тряхнула головой, не позволяя слезам прорваться наружу. Нет, довольно уже она выплакала их за последние две недели — самые несчастные и одинокие недели в ее жизни, — чтобы и дальше позволять себе подобную слабость. Она же с самого начала знала, что их свадьба с Сантьяго Веларде — сплошное притворство. И он сразу предупредил ее, что сроку их браку отмеряно четыре месяца, а сам он не претендует ни на сердце, ни на тело сеньориты Даэрон, и Кристина не имела права упрекать его за то, что сама захотела совсем иного и в своих мечгах едва не убедила себя во взаимности Сантьяго. Вот только он к ее не в меру разыгравшемуся воображению не имел никакого отношения. Он выполнял взятые на себя обязательства, не отказав себе в удовольствии сдобрить эту работу несколькими приятными часами в обществе Кристины, но, когда пришло время отдаться долгу без остатка, Сантьяго не медлил ни секунды и отказался от обузы в виде навязанной жены, которая ничем ему не помогала и по сути только отвлекала внимание от главного. И Кристина не могла не признать его право на такое поведение.
Но оттого ей вовсе не было менее горько и обидно. И Кристина не знала, что теперь ответить родителям, чтобы после не выглядеть в их глазах лгуньей и не потерять хотя бы их привязанность. Как потеряла привязанность Сантьяго. Кажется, у нее была уникальная способность отталкивать от себя людей, в которых она больше всего нуждалась. Бабушку, родителей, теперь вот и любимого. А ведь она всеми силами старалась быть им полезной и заслужить их любовь. Но вместо этого только разочаровывала и снова оставалась одна. И собирала себя день за днем, обещая больше никого не впускать в душу. Но кто бы брал в расчет ее обещания?
Глупо было влюбляться в Сантьяго Веларде, зная, что она ему не пара, что он считает ее слабой и беспомощной, что у него на уме один долг, а никак не романтические увлечения, но разве можно было в него не влюбиться? В того Сантьяго, что предложил ей лимонад, что добыл у короля охранную грамоту, что пожертвовал собственным спокойствием ради ее безопасности, что подарил ей собаку, рассказал ей о самом страшном своем грехе — и что целовал ее так, что не держали ноги и бушевала в груди небывалая радость? Если он рассчитывал на Кристинино равнодушие, то вел себя по меньшей мере неправильно. А Кристина, положа руку на сердце, и не жалела о своих чувствах. Зачем? Она узнала изумительного мужчину и ощутила себя рядом с ним нужной и желанной — так разве не стоили эти чувства даже нынешних переживаний? Разве не хуже было бы вовсе без них? Без Хуго, без Милагрос, без писем, которых у Кристины сохранился не один десяток и которые она обязательно заберет с собой, когда придет пора покинуть Нидо-эн-Рока? Она знала их содержание наизусть, перечитывая почти каждый день и напигываясь теми крохами тепла, что они в себе хранили.
Сантьяго умел писать так, что брало за душу и подстрекало к подвигам, а Кристина, кажется, слишком сильно хотела почувствовать себя полезной, чтобы не откликнуться всем сердцем и не убедить себя в том, что способна помочь. Но вот прошло две недели, а от Сантьяго не было ни одной весточки, и приходилось признать, что и в этом Кристина обманывалась, выдавая желаемое за действительное и видя в обычной вежливости герцога Веларде особое к себе отношение. А ведь он еще в самом первом послании предупредил, что их переписка — это всего лишь игра, и, очевидно, она сыграна до конца, раз Сантьяго не счел нужным даже рассказать ей о самочувствии Виктории и судьбе того, кто на нее покушался. Кристина раз двадцать бралась за перо и начинала собственное письмо, наполняя его вопросами и пожеланиями, а потом выбрасывала его в корзину, опасаясь отвлекать Сантьяго от его дела и не желая выглядеть навязчивой. И ждала, что он вспомнит о ней сам и захочет хоть немного развеягь ее сомнения, но время шло, и надежды становилось все меньше, и сегодня, кажется, той суждено было угаснуть окончательно.
Кристина снова горько вздохнула и открыла шкатулку, где хранились весточки Сантьяго. Вот странность: показалось, что стопка писем стала тоньше, чем была раньше. В последние дни Кристина с трудом вмещала их под крышку, а сегодня под той осталось свободное место. Кристина, правда, вчера перечитывала письма, лежа на кровати, и вполне могла уронить парочку за матрас, но все же ей казалось, что вечером она аккуратно складывала их назад, будто величайшую на свете ценность. И сверху положила то самое, первое письмо — она всегда клала его первым, как верный залог будущих писем, — а теперь его не было. В недоумении Кристина перебрала всю стопку, но так ничего и не нашла. Куда оно могло деться? Кому оно могло понадобигься?
Не найдя достойного ответа на эти вопросы, Кристина все же заглянула под кровать в надежде, что отыщет там потерю. Однако Хуго, решив, что это какая-то новая игра, сунулся следом и весело облизал хозяйское лицо. Кристина дернулась, ударилась головой о дно кровати и выбралась наружу. Довольный Хуго тут же снова бросился к ней, и Кристина с трудом успела увернуться от длинного горячего языка.
— Ты мой хороший! — рассмеялась она и потрепала его между ушами. — Гулять пора? А ты сидишь, ждешь, когда я о тебе вспомню. Нельзя же так! Надо быть смелее, настойчивее…
Сказала — и осеклась. Не себе ли она должна быпа адресовать подобные слова? Не себе ли пенять за то, что так легко смирилась с происходящим, не пыгаясь бороться? «Зачем вы позволяете себе быть жертвой, сеньорита Даэрон?» — спросил однажды Сантьяго, а она сделала вид, что не понимает его. «Порой за свое счастье надо бороться, а не принимать судьбу такой, какой ее видят для вас другие просто потому, что так проще и спокойней», — добавил он несколько позже, но и эти слова прошли мимо Кристины, слишком привыкшей повиноваться обстоятельствам и считать себя не достойной лучшей судьбы. Жертвой, как очень точно подметил ее проницательный муж. Но кто делал ее этой жертвой? Разве другие люди, а не она сама? Да, бабушка заболела после ее мерзкого поступка, но именно Кристина решила наказать себя за него так, как бабушка и не помышляла. Да, родители предпочли интересную им жизнь воспитанию дочери, но именно Кристина увидела в этом их безразличие к себе и уверилась, что не заслуживает любви. Да, Сантьяго остался с его величеством, выполняя свой долг, но именно Кристина решила, что мешает ему и что он не может дождаться момента, чтобы от нее избавиться. А ведь он приехал к ней на день рождения. Он подарил ей Хуго. Он пригласил ее на Фестиваль мороженого, вырвав у своей службы возможность порадовать ее. Он думал о ней и заботился о ней — вовсе не так, как должен был фиктивный муж, равнодушный к жене и считающий ее обузой. Он, в конце концов, обнимал и целовал ее, да так, что губам становилось больно. Как все это можно было перечеркнуть неосторожными словами, сказанными под давлением обстоягельств? Ведь Кристина отлично понимала, что Сантьяго в тот момент был встревожен состоянием инфанты и обескуражен собственным промахом — а Кристина покорно приняла его гнев на свой счет. Потому что почги сроднилась с сущностью жертвы и не сделала ни одной попытки от нее избавиться. С ней было проще и спокойнее, и любые неприягности объяснялись несовершенством мира, и любые страхи принимались как предупреждение свыше, и любые препятствия лишь подтверждали первоначальные опасения в своей способности что-то изменить. Но кто, спрашивается, мешал Кристине написать Сантьяго? Предложить свою помощь и прямо спросить, нужна ли она ему? Разве не лучше знать правду, чем изводкггь себя сомнениями? И разве Сантьяго хоть раз разочаровал ее?
