Конечно, ведь он тоже сеньор Алькон, он не может оставить нуждающегося в помощи без своей защиты! Тем более своего молочного брата и лучшего друга. И Эстер, повторяя это себе, почти спокойно вошла в зал суда, пробралась к самым перилам балкона, на котором отводилось место простолюдинам, и там замерла, не желая быть замеченной, но не имея сил находиться вдали от Алехо в такой момент. Так сильно стучало сердце, когда его ввели: сначала от волнения, а потом от жалости. Он побледнел и осунулся, взгляд у него был таким мрачным, словно он готовился к худшему, а ужасные кандалы на руках едва не сорвали с губ Эстер протяжный стон. За какие же грехи Господь его наказывал? Ведь он же самый честный и самый хороший человек на свете! Он столько сделал для короля, для его народа, для своего друга — и для Эстер! Она не забыла ни одного мгновения, проведенного рядом с ним. Ни одного его взгляда и ни одной его улыбки. Они были ее счастьем, от которого Эстер отказалась. Вряд ли Алехо еще когда-нибудь захочет обратить на нее внимание, но так было надо. Эстер должна его разлюбить. И куда проще это сделать вдали от него.
Хотя бы на разных этажах.
Какая-то сеньора недалеко от нее столь резко вцепилась в перила, что те заскрипели и Эстер не могла не обратить на нее внимания. Яркое и очень богатое платье незнакомки против воли вызвало у нее интерес. Во-первых, сеньоре в подобном наряде место было в партере, а никак не на балконе. Во-вторых, на дородной пышногрудой незнакомке с чересчур смуглой кожей оно смотрелось чем-то чужеродным и донельзя безвкусным. Но сеньору это, кажется, нисколько не смущало. Завороженный взглядом она смотрела на Алехо, и губы ее шевелипись, словно в безмолвной молитве, и Эстер сама не поняла, почему вдруг прониклась к ней теплым чувством. Наверное, слишком много на балконе собралось людей, пришедших сюда на спектакль, а не для поддержки капитана. И слишком мало тех, кому он был небезразличен.
Глупо, конечно, но, поглядывая на эту сеньору, столь сильно переживающую за Алехо, Эстер переставала чувствовать себя одинокой. Кем она ему приходилась? Точно не матерью: мать барона Руиса Дельгадо, если она была жива, сидела бы в партере и точно так же, как эта сеньора, стискивала в руках носовой платок или, быть может, сложенный веер, грозясь при выступлениях сеньора Уранды его переломить. Должно быть, у него была чудесная мама: а как иначе, если она вырастила столь хорошего человека, как Алехо? Жаль, что Эстер никогда не сможет ей об этом сказать. Кто же пустит простую садовницу к знатной сеньоре? И кому нужны откровения Эстер?
Тогда кто? Быть может, кормилица? Эстер краем уха слышала, что капитан Руис и герцог Веларде — молочные братья; значит, их вскармливала одна женщина, и эта женщина, вполне возможно, и стояла сейчас неподалеку от Эстер, переживая сразу за обоих своих молочных сыновей. И за них же молилась?
Впрочем, герцогу Веларде как будто не нужна была божья помощь. Легко и даже весело он разбивал любые нападки обвинения и медленно, но верно подводил всех присутствующих к мысли о том, что капитан не только не убивал сеньориту Марино, но и вовсе отсутствовал на том месте, где произошло преступление. Эстер не знала, так ли было на самом деле, но это ее не волновало. Она хотела лишь поскорее услышать оправдательный приговор и позволить себе спокойно вздохнуть. Пока же в душе, вопреки всему творящемуся внизу, царила непроходимая тревога.
Эстер смотрела только на Алехо, с жадностью впитывая каждое его движение и душой отзываясь на них. Вот он сдвинул брови — и Эстер замерла, ожидая беды. Вот тяжело поднял руку и вытер лицо — и Эстер зашлась жалостью. Вот улыбнулся какой-то остроте герцога Веларде — и у Эстер сильно застучало сердце. Как же заставить себя отказаться от него, когда он словно бы проник внутрь нее и властвовал над ней, лишая воли? Эстер ведь знала, что ни в коем случае не должна подпускать его слишком близко и уж тем более выдавать свои чувства, но она не совладала с собой и даже на поцелуй его ответила — да как же тут можно было не ответить? Ведь Эстер мечтала о нем, понимая, что никогда не узнает, каков он на вкус, — и вдруг словно чудо, посланное небесами. Ах как сладко было в объятиях любимого и какими нежными и чуткими были его губы! Как будто сотня бабочек подхватила ее, совершенно невесомую, и понесла куда-то вверх, к еще большему блаженству. Эстер полжизни бы отдала за второй его поцелуй — и сама же от него отказалась. И теперь отчаянно не желала верить, что это быпа их последняя встреча. Она бросится в ноги королю, если понадобится, расскажет о том, что Алехо и есть сеньор Алькон, — но не позволит его погубигь! Пусть им не суждено быть вместе, разве это имело значение, когда на кону стояла его жизнь?
Когда в заседании объявили перерыв на обед, балкон опустел, и только Эстер и странная сеньора не вспомнили о голоде. Лишь обе подались назад, чтобы их невозможно было увидеть с места подсудимого. И тут уж Эстер не утерпела.
— Не хотите, чтобы вас заметили? — без всякого вызова спросила она. Сеньора глубоко и трудно вздохнула.
— Вряд ли меня будут рады здесь видеть, — непонятно объяснила она и покачала головой. — Очевидно, его сиятельство решил, что я не заслужила подобной мипости, и я бы знать ничего не знала о суде, кабы не сеньора. Золотое сердце. А я не ценила.
Эстер ничего не поняла ни про сердце, ни про сожаления незнакомой сеньоры. Догадалась лишь об имени.
— Сеньора Кристи? — уточнила она и, получив подтверждение, заулыбалась. — Она чудесная! Я раньше при ее поместье жила и только самое хорошее могу о ней сказать! — пояснила она в ответ на удивленный взгляд собеседницы. — Это уж потом сеньор герцог нас с мамой во дворец взял и работу дал. А по сеньоре Кристи я очень скучаю. Как там она, сеньора? Надеюсь, ей у вас хорошо! Во дворце-то ее не ценили совсем, так она только о свободе и мечгала. Совсем не могла в этом гнезде змеином.
И я теперь ее отлично понимаю!
Она бросила разгневанный взгляд на гвардейцев, по-прежнему охранявших оставшегося на своем месте Алехо, а, когда обернулась к сеньоре, с удивлением заметила краску на ее лице.
— Сеньора… скрытный человек, — пробормотала та. — Особо ни эмоциями, ни мыслями не делится. Тем более с экономкой.
— Вы экономка герцога Веларде? — переспросила Эстер. — А я подумала, что вы его кормилица.
— И кормилица тоже, — кивнула сеньора и представилась: — Матильда Луго.
Эстер тоже назвала себя.
— Я… помогала капитану, выполняла некоторые его поручения, — тут же поспешила она объяснить свою заинтересованность. — Он очень хороший человек. Он не способен на подлость и трусость! Он никогда не сделал бы того, в чем его обвиняют! Кто-то подставил его, чтобы убрать со своего пути, а он…
В лице сеньоры Луго она неожиданно нашла благодарную слушательницу, которая с таким вниманием слушала ее похвалы в адрес Алехо, что Эстер, кажется, сказала куда больше, чем могла себе позволить. Нет, не о его тайне, разумеется, и даже не о своих чувствах к нему. Но- фраза за фразой — она все сильнее восхищалась им, словно бы желая убедить сеньору Луго в том, что Алехо невиновен, а на самом деле впервые в жизни позволяя проявить себе истинные эмоции и хоть с кем-то поделиться своим отношением к нему. Эстер хотела, чтобы все на свете знали, какой Алехо на самом деле замечательный и удивительный, и сеньора Луго словно бы прониклась ее чувствами. В глазах у нее засветилось тепло, щеки еще сильнее раскраснелись, а губы порой повторяли за Эстер самые яркие похвалы в адрес Алехо; и Эстер, наверное, рано или поздно выдала бы и самый главный свой секрет, если бы на балкон не начали возвращаться слушатели и разговор не пришлось прекратить.
