— Завтра, ровно в десять часов утра, состоится публичная казнь герцога Сантьяго Веларде Солара, признанного виновным в государственной измене и приговоренного к «подлой гаротте»! Местом исполнения приговора выбрана Площадь Стонов! Приговор отмене и обжалованию не подлежит! Указ от тринадцатого сентября сего года, за подписью короля Светлой Эленсии Рейнардо пятого!
Каждое слово молотом вбивалось Сантьяго в затылок, и он не мог заставить себя поверить в реальность происходящего. Он ждал смерти от сообщника Виктории, но и подумать не мог, что Рейнардо решится осуществить свою угрозу и разделаться с кузеном столь варварским способом. Подлая гаротта! Унижения, оскорбления, плевки в лицо, удары исподтишка, серая мужицкая роба — бесконечная пыточная дорога через весь город к Площади Стонов, до которой не все приговоренные добирались в сознании. А после удушение: медленное, мучительное, ломающее; и смерть — с пеной на губах, с выпученными глазами, с перекошенным посиневшим лицом, — достойный конец для последнего из рода Веларде. И Сантьяго предстояло пройти этот путь, потому что он сам его выбрал и отступать было некуда.
К горлу подкатила тошнота. Он не ел со вчерашнего утра и потому хоть тут не испытал преждевременного позора, исторгнув из желудка все его содержимое на потеху охране. Несколько глубоких вдохов, чтобы разогнать мерзкие позывы и справиться с недостойной его слабостью. Нет, никто не дождется страха в его глазах и мольбы о помиловании — из его уст! Если Рейнардо решил, что именно такой участи заслуживает его кузен, бог ему судья! Сантьяго расплатится за все свои грехи, не пропустив ни один, и примет смерть ровно так, как полагается мужчине королевской крови Родителям на небесах не будет за него стыдно! Лишь бы Кристина не узнала об этом спектакле до того, как будет доказана невиновность ее почившего мужа: уж ей новых страданий Сантьяго никак не желал. На счастье, он велел распространить слухи о ее смерти: пока выяснится, что это неправда, гроза пройдет стороной.
Нет, Сантьяго не считал Кристину жестокой и был уверен, что она прольет не одну слезу на могиле непутевого мужа, но все же понимал, что эта боль уляжется куда быстрее, чем та, которую причинил ей он и которую еще мог причинить, не решись все оборвать. Надежда что-то исправить умерла в ту секунду, когда он увидел ее почерневшие от страданий глаза и впитал эту черноту собственной душой. Чувства словно умерли, оставив Сантьяго Веларде на суд разума, и тот вынес свой приговор. И не имело смысла теперь о чем-то жалеть.
Сантьяго все объяснил Кристине в письме, оградив ее от вины за его смерть и упомянув, что лишь долг толкает его на этот шаг. Этот же долг велел ему позаботиться и о женщине, безвинно из-за него пострадавшей, оставив ей свое имя и пожелав найти настоящее счастье.
Кажется, он сделал все, что мог, и теперь следовало подумать и о своей душе, которой совсем не помешало бы отпущение грехов перед отправкой в лучший мир. При жизни Сантьяго не слишком верил в бога, но оказаться в аду, если тот все- таки существует, не хотел. Да и душа требовала очищения. Догадается ли его величество прислать к нему священника или следовало потребовать его самому?
Словно в ответ на его мысли, двери отворилась и на пороге показался святой отец: согбенный, благочестивый, в плаще с капюшоном поверх сутаны — очевидно, к смертнику отправили первого попавшегося священника, не удосужившись ни почтить герцога посещением епископа, ни послать за падре Овидио. Впрочем, Сантьяго было все равно: может, и к лучшему, что каяться в грехах придется незнакомому человеку, которому не надо оставлять после себя добрую память.
— У вас полчаса! — рявкнул охранник и с лязгом задвинул засов на тяжелой двери камеры. Сантьяго отвернулся и всмотрелся в совсем уже темное небо. Священник принес с собой фонарь, и лишь он освещал камеру. Присесть священнику было некуда.
— Маловато времени, святой отец, чтобы отпустить все мои грехи, — усмехнулся Сантьяго, против воли чувствуя уязвление, однако уже в следующую секунду забыл обо всем на свете.
— Слишком мало, Сантьяго, — раздался позади голос Кристины. — Но больше у нас нет.
Он вздрогнул, не веря собственным ушам, не веря собственному разуму, не веря себе, потому что Кристины не могло быть за его спиной, в камере, во дворце, в столице, в конце концов! Она в своем поместье, играет с Хуго, слушает болтовню Милагрос, спорит с доктором Монкайо и не вспоминает об оставившем ее муже. Она не может…
Сантьяго резко обернулся.
На него смотрели огромные карие глаза, и это лукавство, эту нежность/ это восхищение невозможно было вынести.
— Родная!.. — в полном смятении выдохнул он.
Да, да, он должен был опуститься на колени, раскаяться во всех своих грехах, объяснить, вымолить прощение, но сил не хватило ни на одну разумную мысль, а Кристина шагнула вперед и судорожно вздохнула, не отводя взволнованного взгляда.
— Я тебя люблю!
Да, да, она должна была остановить его, запретить говорить, объяснить, заставить послушаться себя, но сил не хватило ни на одну разумную мысль, и слова нашлись лишь эти, давно вынашиваемые и слишком важные, чтобы и дальше их скрывать, и Сантьяго как будто проснулся.
— Я… Кристина!..
Она не поняла, как оказалась в его объятиях, но жадные губы овладели ее губами с такой страстью и такой отчаянностью, словно от этого зависела жизнь. Кристина потерялась в этом вихре, в этой сладости, в этой мучительной необходимости. Господи, как она скучала, как она хотела, как она нуждалась! Целовать, чувствовать, оживать — и никогда не отпускать!
Никогда!..
— Сантьяго…
Он понимал, наверное, что сошел с ума, враз отринув все свои убеждения, все свои решения, все свои обещания; знал, что не имеет права на ее близость, что обидел, что должен расспросить, рассказать, раскаяться, но какое все это имело значение, если Кристина так сжимала его шею, словно не представляла себе жизни без него, и терзала его губы с горячей требовательностью, и прощала его одной своей доверчивостью и пылкостью, и возвращала ему себя — и любила его?
— Кристина…
Нет, он не мог заставить себя остановиться. Дважды отступал, с тягучей болью вспоминая о долге, и дважды снова приникал к ее губам — уже осторожно, нежно, просяще, боясь напугать собственной несдержанностью, пока Кристина не обхватила его за голову и не притянула к себе, завлекая в свой плен и отсекая последние сомнения. Ее близостью невозможно было насытиться, и Сантьяго пропал, забыв, где находится, забыв о грозящей им опасности и чувствуя только Кристину, дыша только Кристиной, предаваясь ее сумасбродству и возрождаясь от жара ее губ.
— Ненормальная! Ты понимаешь, что если я выберусь из этой передряги, то больше никогда тебя не отпущу?
Откуда взялись эти слова? У него не было ни единого шанса пережить завтрашний день, но Кристина, будто ничего об этом не зная, прижалась к его груди и зажмурилась у него на плече.
— Это лучшее обещание из всех, что я от тебя слышала, — шепнула она, и снова мысли потеряли всякий смысл. Отчаяние отступило, спалив свою черную тучу в негасимом огне их взаимности, и Сантьяго, выдохнув Кристинино имя, снова приник к ее губам.
