Что именно стало причиной убийства, Рейнардо только предстояло выяснигь. Но это открытие окончательно утвердило его в правильности выбранного пути, и он больше не думал о том, чтобы с него сойти.
Капитан Руис надеялся, что вместе с сеньором Керрилларом лжегвардейцы привезут и его таинственного сообщника, но того при бывшем регенте не оказалось, и теперь капитан готовил для него ловушку в уверенности, что он обязательно явится освобождать хозяина. Рейнардо осталось лишь изображать убитого горем человека, которого предал любимый кузен и который никак не мог простить себе его смерти.
В последнем Виктория весьма ему помогла.
Рейнардо до последнего надеялся, что она не придет. Запрется, оскорбленная в своих лучших чувствах, в собственных покоях, объявит опальному брату бойкот — и снимет с его сердца это страшное подозрение в ее причастии к настоящему заговору.
Виктория ворвалась в его спальню, едва на Кафедральном соборе зазвонили траурные колокола — и едва Рейнардо успел прыснуть себе в глаза перечной мятой, чтобы заставить их слезиться. У нее было что сказать братцу-тирану, погубившему из своей вечной ревности одного из Соларов.
— Добился! Уничтожил! Избавился от вечного соперника! — лютовала Виктория, не давая Рейнардо вставить и слово придуманного оправдания. — И как тебе только в голову пришло приговорить Сантьяго к смерти без всякого расследования?! Даже самых страшных убийц казнят после суда, а ты решил презреть все законы! И вот чего добился!
— Я не собирался его казнить, — раздавленно отозвался Рейнардо, изображая жгучее раскаяние. — Хотел лишь припугнуть, чтобы он рассказал всю правду священнику. Кто же знал, что у него такое слабое сердце…
— Слабое сердце! — еще сильнее взвилась Виктория. — Я бы на тебя посмотрела, Найо, если бы тебе грозила «подлая гаротта»! Такое унижение, такие муки! Такое оскорбление для Солара! Ты обезумел в своей ненависти к Сантьяго и желании получить его жену! Но расплата будет еще более суровой, Рейнардо! Я не спущу тебе смерти нашего брата! Попомни мое слово: очень скоро ты убедишься в своем заблуждении и раскаешься в своей жестокости! Но будет уже слишком поздно!
Она еще что-то говорила, угрожала, обвиняла, а Рейнардо глупо пытался найти в ее словах доказательства ее невиновности. А может, она все же сейчас искренна? Может, она действительно любит Сантьяго и страдает из-за его мнимой гибели? Может, она обрадуется, узнав, что он жив и невредим? Может, ей не нужен эленсийский трон, а нужен лишь справедливый и благоразумный брат, которым она могла бы гордигься? Как бы Рейнардо хотелось в этом убедиться! Он оставлял Виктории шанс. И только в этом шансе находил силы для воплощения своего плана в жизнь.
Время тянулось отвратительно медленно, выматывая Рейнардо тягостным предчувствием и не давая сосредоточиться ни на одном важном деле. Он раз за разом ловил себя на том, что замирает на середине письма, сломав в руке перо, или останавливается на полуслове, забыв о том, что хотел сказать, потому что где-то в дверях мелькнула Виктория и он приготовился к ее атаке.
В один из моментов своей несвоевременной задумчивости он и заметил огромные голубые глаза, глядевшие на него то ли в страхе, то ли в волнении, а то ли и вовсе — в совершенно нелепом сострадании.
Глаза эти принадлежали сеньорите Марии Паолини, и Рейнардо не удержался от каверзного заявления:
— Не пугайтесь так, сеньорита, я в своем уме и в ближайшее время лишаться рассудка не собираюсь!
В ответ юное создание покраснело до кончиков ушей и, прикрывшись голубым же веером, стремительно покинуло Кафедральный собор, где, как и Рейнардо, присутствовало на воскресной мессе. Рейнардо невесело усмехнулся, не довольный собственной несдержанностью. Так, чего доброго, еще и выдаст себя, поставив под угрозу весь свой наполеоновский замысел. Да и девочку жалко: она-то совсем ни в чем не виновата.
Впрочем, девочка оказалась не из пугливых, в чем уже сегодня Рейнардо имел возможность убедиться.
Он был в кабинете и пытался разобраться с оставшимися после правления регента долгами, когда камердинер доложил ему о просьбе сеньориты Паолини принять ее. У Рейнардо было не слишком много времени, но любопытство победило, и он велел пригласить ее к себе.
Сеньорита Паолини в дорожном белом с голубым платье и с голубым же веером в руках, вошла в кабинет, низко опустив голову и несмело поглядывая на своего короля из-под густых ресниц. На щеках у нее алел румянец, а сложенный веер рисковал быть переломленным в случае наплыва чувств. Она присела в низком реверансе, а Рейнардо посмотрел на нее с заинтересованным ожиданием.
— Я не задержу вас, ваше величество, — первым делом пообещала сеньорита Паолини, так и не поднимая головы. — Мы уезжаем в поместье, и отец уже ждет меня у кареты. Я только поэтому и решилась побеспокоигь вас, чтобы извинигься и не выглядеть в собственных глазах вздорной особой.
Рейнардо повел плечами. Он понятия не имел, о чем она говорит.
— Извиняйтесь, сеньорита, если вы видиге в том необходимость, — милостиво позволил он. — Хоть я, признаться, и не припомню за вами греха.
— Вы и не должны об этом помнить, ваше величество, — как будто бы улыбнулась она и наконец посмотрела на него чистыми небесно-голубыми глазами. — Столько лет минуло с тех пор. Вам тогда исполнилось десять, и в честь вашего юбилея королевский повар испек огромный, восхитительно красивый торт с разными фигурками. Ваш батюшка ценил моего отца, и нас с Марсело тоже пригласили на праздник. А я тогда впервые в жизни увидела такой торт, и полдня простояла, завороженно глядя на него…
В голове у Рейнардо очень медленно стали появляться смутные воспоминания. Торт действительно был великолепен, он и возродился первым. Высотой с Викторию, в красно-золотых цветах Соларов, он был украшен королевскими вензелями на каждом корже, а на самом верхну стояли две искуснейше вырезанные фигурки андалузских лошадей — ровно таких же, как родители подарили Рейнардо и Виктории на их первый юбилей. Вот на них-то и засмотрелась голубоглазая девчонка, чуть приоткрыв рот и невольно протянув к фигурке руки, когда Виктория первой схватила белую лошадь с торта и принялась крутить ее перед глазами, пытаясь понять, из чего она сделана. Рейнардо куда больше привлекла эта молчаливая мольба, нежели изыски королевского повара, а потому он вполголоса попросил Викторию дать игрушку их гостье.
Он так и не понял тогда, почему Виктория вдруг взъярилась и в голос отчитала его за предпочтение какой-то шмакодявки родной сестре и за очередной испорченный праздник. У них обоих всегда было вдоволь игрушек, чтобы не жалеть их для тех, кому они казались нужнее, и Рейнардо искренне предложил Виктории взять взамен его лошадь, на что Виктория совсем уже рассвирепела, швырнула фигурку прямо в торт и ушла, не сказав ни слова.
Это сейчас, на собственной коронации, когда все внимание гостей было приковано к нему, а Виктория, такая же именинница, как и брат, вынуждена была довольствоваться редкими поздравлениями, он осознал, что так было всегда и что именно за это пренебрежение ею Виктория и злилась. На уважение, как, собственно, и на престол, она имела ничуть не меньше прав, чем брат-близнец, и понимала это с самого детства, но не могла добигься справедливости. Рейнардо же в тот день лишь отдал голубоглазой девчушке фигурку своей лошади, а потом долго искал примирения с сестрой.
