Рейнардо снова улыбнулся. Вряд ли голубоглазая девчонка рассчитывала выведать у него какую-то тайну или получить для себя привилегии, а потому он снова не стал кривить душой. Как, на самом деле, приятно не кривить душой, будучи самим собой. Лишь с двумя людьми до сих пор Рейнардо позволял себе такие вольности, чтобы свободно вздохнуть и набраться сил перед новыми решениями. Теперь казалось, что их стало трое.
— Знаете, что находится за этим холмом, сеньорита? — поинтересовался он. Она кивнула.
— Поместье вашего брата. К нему вы и хотите отправиться?
Рейнардо усмехнулся: за последние годы он совсем отвык от подобной прямоты. Это Сантьяго рубил правду, не задумываясь о последствиях, но тогда Рейнардо и представить себе не мог, что однажды станет по ней скучать. А в окружающей его лести искренность голубоглазой девчонки оказалась сродни глотку свежего воздуха, и Рейнардо не захотел обрывать этот разговор.
— Вы снова меня раскусили, сеньорита, — согласился он. — Я давно не видел герцога и герцогиню Веларде и искренне жалею, что сегодня они не смогли к нам присоединиться.
Она лукаво склонила голову на бок.
— Отчего же вы столь жестоки с собственными желаниями, ваше величество? Отчего вы готовы исполнять любые чужие, но только не свои? Чем они перед вами так провинились?
Рейнардо рассмеялся, чувствуя, как за этим смехом растворилась и глупая надуманная причина, из-за которой он не позволял себе переступить порог Нидо-эн-Рока. Та самая мальчишеская гордыня, что когда-то наделала столько бед и зачем-то возродилась в их отношениях с Сантьяго снова, утонула в голубизне девичьих глаз, напомнивших о главном: о преданности кузена и его искренней приязни к Рейнардо. Так к чему же он снова сомневался и мучился одиночеством? Ведь всего-то и стоило — что обогнуть этот холм и постучать в двери гостеприимного Гнезда на скале.
— Вы, несомненно, правы в своем упреке, сеньорита, — коротко поклонился Рейнардо и протянул руку вперед. — Составите мне компанию в небольшой прогулке? Буду признателен вам за поддержку.
Конечно, Марии Паолини было вовсе не место в родовом поместье герцога Веларде спустя лишь два месяца после рождения его наследника, но ни Сантьяго, ни Кристина ни словом, ни взглядом не укорили незваных гостей за их неожиданное вторжение, а напротив, были искренне рады появлению Рейнардо и его спутницы, заставив его пожалеть лишь о том, что он слишком много времени потерял на никому не нужном пикнике, а не приехал к кузену сразу.
У них с Сантьяго неожиданно нашлось столько занимательных тем для разговора, что Рейнардо совершенно забыл о предыдущем развлечении и покинутых им придворных, но даже в моменты самых интересных слов помнил о голубоглазой девчонке, и невольно искал ее глазами, и оценивал, уютно ли ей в компании Кристины, и даже пытался подслушать, о чем говорят они, потому что у Кристины был очень таинственный вид, и она бросала таинственный взгляды то на собеседницу, то на Рейнардо, а сама сеньорита Паолини то и дело покрывалась краской, и Рейнардо отдал бы половину своего королевства, чтобы узнать, что за беседы они ведут.
Смотреть на голубоглазую девчонку было еще теплее обычного, и Рейнардо совершенно глупо замирал от каждой ее улыбки, и раз за разом жалел, что они так далеко и он не может взять ее за руку, и, уже попрощавшись с хозяевами, осознал, что готов немедля вернуться и разругаться с кузеном и его женой лишь из-за того, что на лице Марии Паолини появилась грусть. Считать причиной этой грусти герцогов Веларде было верхом безумия, но Рейнардо все же напряженно спросил, не они ли обидели сеньориту своим пренебрежением.
— О нет, что вы, ваше величество! — поспешно заверила его смущенная Мария. — Напротив, это я не вправе была ожидать такого приема, какой оказали мне сеньоры Веларде. Я даже немного завидую вам, ваше величество, имеющему столь чутких и верных друзей. Впрочем, иных вы и не заслуживаете!
Чувствуя себя последним болваном, Рейнардо поинтересовался, не он ли в таком случае огорчил ее, лишив оставшихся на пикнике друзей. Но Мария снова покачала головой.
— У меня нет друзей, ваше величество, — сказала она. — Раньше были; то есть я думала, что были. Но когда Марсело был осужден и наша семья попала в опалу, никто не захотел протянуть нам руку помощи. Кроме сеньоры Веларде и вас. Но было бы слишком самонадеянно считать короля Эленсии и жену его кузена своими друзьями.
Рейнардо наконец взял ее руку и тепло ее поцеловал.
— Я буду рад ответить вам самой теплой дружбой, сеньорита, хотя бы в память о том, какую услугу вы мне сегодня оказали, — улыбнулся он, и Мария присела в согласном реверансе, но после этого помрачнела еще сильнее, и Рейнардо, как ни старался, так и не сумел выяснить истинную причину ее печали.
Лишь спустя три недели, на том самом дне собственного рождения, он ее узнал.
На праздник прибыла инфанта Маргарита. Совсем юная — ей не было еще и шестнадцати лет, — но уже столь очаровательная, что почти все мужские взгляды были прикованы лишь к ней.
И только Рейнардо, словно по какому-то наитию, снова искал в разноцветной толпе придворных голубые глаза Марии Паолини. Без нее даже на собственных именинах он чувствовал себя одиноким и непозволительно несчастным. Она не могла не прийти: он лично вручил ей приглашение и добился согласия присутствовать на празднике.
Но никак не ожидал увидеть в ее ясных глазах слезы.
Кажется, он нарушил все правила приличия, прервав беседу с арваннским королем, чтобы решительным шагом направиться к сеньорите Паолини, и лишь капитан Руис спас его от грандиозного скандала, уверив позже высокого гостя в том, что его величество Рейнардо V вынужден был так поступить исключительно из соображений общей безопасности. Он довольно подробно расписал Маргарите и ее отцу причины такого поступка, но Рейнардо его уже не слышал. Он думал лишь о том, что Мария пришла на его праздник в желании попрощаться, и совершенно не знал, что теперь делать.
В душе слишком стремительно опустело, и Рейнардо, кажется, впервые в жизни ополчился на судьбу, которая без всякой на то причины раз за разом лишала его близких людей. Когда Мария Паолини стала близкой, он не знал, но отпустить ее так просто не сумел. Пусть один танец, но коль скоро этот танец был мазуркой, он словно спасал почти исчезнувшее вдохновение; и яркие, восхищенные взгляды голубоглазой девчонки пронзали грудь, и прикосновения ее пальцев к его пальцам распаляли нутро, и резкого вдоха не хватало до времени выдоха, и Рейнардо снова не помнил, что он говорил и говорил бы хоть что-нибудь вообще, и единственным, чего он желал, было исчезновение всех, кто их с Марией окружал: гостей, музыкантов, придворных… Ему надо было остаться с ней наедине. Ему надо было заглянуть ей в лицо в полной тишине. Ему надо было задать ей очень странный, но очень важный вопрос — и убедиться, что способен превратить застывшие в уголках ее глаз слезинки в слезы радости. Он был почти уверен, что она чувствует то же самое, что и он, и от одной этой мысли ощущал себя свободным и счастливым, и жаждал увидеть улыбку на ее устах — скромную, чистую и предназначенную лишь ему одному, — а потом притянуть ее к себе, коснуться пальцами горящей щеки, поймать губами нежные губы — узнать, черт возьми, каков на вкус поцелуй влюбленной в него девчонки…
