Вчерашний вечер вспоминался со смешанными чувствами, и самым простым из них был гнев. Сантьяго злился на Кристинино недовольство им, на ее неуместные обиды и упреки, на собственное разочарование ее предпочтениями, на то, что ей по-прежнему плохо, даже в его поместье, что у него не хватает на нее времени и что он знает, какой выбор между ней и королем сделает, как бы тот его ни тревожил. Он не любил в себе эту слабость, но хотя бы понимал ее. Остальные чувства и желания были за гранью разумного.
Например, ревность: а надо, пожалуй, бьпгь последним глупцом, чтобы не признать причиной столь частой в последнее время неприязни к Рейнардо именно это чувство. И оправдывать себя тем, что Сантьяго претила приязнь Кристины к не заслуживающему того человеку, было уже бессмысленно. Ему откровенно нравилось ловить в ее темных глазах восхищение своими успехами, и он не желал делиться им даже с королем, хотя, казалось бы, именно о благополучии последнего и должен был в первую очередь думать.
Или уязвление, возникающее всякий раз, когда Кристина находила в его действиях изъян. Когда бы его интересовало чужое мнение? Даже будь он трижды не прав, Сантьяго предпочитал собственную позицию любой другой — и вдруг начал прислушиваться к словам Кристины, принимая их и раздражаясь, когда те не приносили удовлетворения.
Или горечь от ее огорчений — она прожигала душу едкой кислотой, вынуждая ощущать себя виноватым и беспомощным. Сантьяго не рассчитывал на подобный спектр эмоций, когда принял решение жениться на Кристине, и даже подумать не мог, что в самое сложное и опасное время вдруг позволит себе отвлекаться от взятого на себя долга.
Вот только эмоции раз за разом оказывались сильнее самообладания. Особенно те, что против воли вызывала Кристинина улыбка и ее полный радости взгляд. Сантьяго приходилось немало поломать голову, чтобы понять, чем он их заслужил, но уже после того, как на сердце становилось тепло и совсем уж необъяснимо волнительно. Да, Кристина волновала, и именно это, пожалуй, стало самым большим и самым неожиданным открытием.
Он обнял ее вчера, лишь чтобы утешить, еще не зная, что этот поступок лишит его покоя. Этот свежий запах и ощущение изумительно-нежной кожи под губами преследовали его потом весь вечер, не отступив даже после второй ссоры, свидетелями которой — а заодно и его поражения — стала вся прислуга.
Матильда потом долго и старательно прожигала его недовольными и полными возмущения взглядами, зная, что вмешательства в личную жизнь Сантьяго не потерпиг, и он на себе прочувствовал, какой пытке подверг Кристину, оставив ее на растерзание Матильде Луго. А потому, едва ужин закончился, принял кормилицу у себя в кабинете, подальше от чужих глаз и ушей.
— Говори! — разрешил он. Матильда пристально на него посмотрела, понимая, что следует выбирать слова.
— Я всегда желала вам счастья, сеньор Сантьяго, — наконец покачала головой она. — Если бы за него можно было отдать собственное, ничуть бы не пожалела. Вы мне что сын, и сами это знаете!
Каким будет продолжение, Сантьяго уже представлял. Но слышать о Кристине хоть одно дурное слово не желал.
— Знаю, — согласился он и усадил Матильду в кресло. Он относился к ней со всей теплотой и благодарностью, какой только заслуживало ее к нему отношение, но матерью, даже приемной, не считал никогда. Это место было отдано той, что дала ему жизнь, загтпатив за нее своей. Больше никаких жертв Сантьяго не принимал. — Но о собственном счастье я позабочусь самостоятельно, — не терпящим возражений тоном продолжил он. — Тебя же прошу лишь не мешать мне и не усложнять то, что и так сложно.
Матильда нахмурилась.
— Вы весьма своеобразно о нем заботитесь, — заметила она. — Я бы даже сказала, вы его отпугиваете.
Сантьяго усмехнулся.
— Я лишь иду непрямой дорогой, — заявил он. — Как всегда.
Матильда поморщилась.
— Вы же знаете, что я не понимаю ваших аллегорий, сеньор, — недовольно напомнила она. — Скажите прямо, что вы хотиге, и я обещаю вас послушаться.
Сантьяго качнул головой. Знал он, как Матильда слушается. Может, отъезд Кристины в Патио-верде был в данной ситуации и не худшим решением?
Вот только занимать этим было совсем некогда.
— Сеньора Веларде должна чувствовать себя в этом доме желанной гостьей! — отрезал он, и Матильда немедля вскинула на него глаза.
— Гостьей, сеньор? — нарочито удивленно уточнила она. Сантьяго прищурился: объяснять он не собирался.
— Я все сказал. А ты все услышала, — закончил разговор он, а теперь, вспоминая об этом, сожалел о своей непозволительной несдержанности. Злился на Кристину за ее несвоевременное вмешательство и ускользнувшую разгадку тайны и отомстил столь постыдным способом. И ничего, по сути, не исправил, позволив Матильде думать, что не считает Кристину чем-то ценным и незыблемым в своей жизни, как следовало бы в отношении супруги. И пусть он добился от кормилицы обещания не досаждать больше сеньоре Веларде, вряд ли за столь малое одолжение заслуживал истинного Кристининого восхищения, столь легко пробившего его оборону, что стоило только поражаться.
Что такого особенного сказала Кристина, что заставило его на пару мгновений забыть об их уговоре и едва не наделать глупостей? Нет, не слова, а именно это восхищение затуманило разум, и Сантьяго шагнул вперед, взял Кристину за подбородок, то ли подчиняясь ее взгляду, то ли подчиняя ее себе и чувствуя, как сильно стучит в груди…
Он тряхнул головой, избавляясь от наваждения. Снова этот аромат, снова эта нежность и доверчивость — и неуместные, почти преступные желания, в которых Сантьяго отказывался себе признаваться. Потому что никогда ему еще ничего так не хотелось, как накрыть этим утром Кристинины губы своими и узнать их вкус.
Совершенно сумасшедшая идея, памятуя об их уговоренности и его отношении к собственным обещаниям. Ни разу в жизни Сантьяго не нарушал данного слова — и уж не с Кристиной начинать столь пагубную практику. Не ее доверие испытывать на прочность. Ей причинило боль открытие того, что Виктория разыгрывала перед ней спектакль, который к ней не имел никакого отношения, а вероломство с его стороны ее просто сломает. Не льстя себе, Сантьяго сейчас имел полное право считать себя последним оплотом ее веры в человеческую доброту и заботливость и не хотел его разрушать. Какие бы шальные мысли ни приходипи ему в голову.
И как бы ни стучало сердце.
Что ж, пришла пора оставить Кристину в Нидо-эн-Рока, а самому вернуться в королевский дворец. И за новыми заботами забыть все несвоевременные глупости. Сантьяго не сомневался, что у него получигся. Уж слишком непростые задачи он перед собой ставил. И примирение с Рейнардо было, пожалуй, одним из самых сложных.
Однако сюрпризы на этом пути уже поджидали его сразу за главными дворцовыми воротами.
— Сеньор Веларде, — отвесил ему поклон выступивший навстречу капитан Руис.
— Его величество велели встретить вас и незамедлительно проводить в его покои.
