— Я признателен вам, кузина, за беспокойство о моей семейной жизни, хотя и не понимаю, чем оно вызвано, — напрямик ответил он и пристально посмотрел на нее. — Помнится, наш брак с сеньоритой Даэрон в свое время вызвал у вас крайнее недовольство, и мне казалось, что вы были бы только рады, если бы он оказался неудачным.
Виктория передернула плечами и показательно отвернулась.
— Мне глубоко безразлична ваша избранница, кузен, но весьма волнует ваше душевное состояние, — раздраженно заявила она. — Если вы станете горевать из-за разбитого сердца, это может отразиться на вашей службе, а его величеству как никогда сейчас нужна вся ваша преданность.
— Виктория! — возмутился было Рейнардо, однако она только отмахнулась.
— Три месяца до твоего совершеннолетия, Рейнардо, — и не говори, мне, что ты никогда не думал, сколь опасны они могут быть! — отрезала она. — Керриллар не сдастся так просто, а значит, в любой момект стоит ждать его удара. И худшее, что герцог Веларде может сейчас сделать, это поссориться с женой и изводить себя из-за ее обид, вместо того чтобы все свои силы отдать на предупреждение этого удара! Поверьте, сеньоры, мне нет дела до ваших любовниц; исключительно до моего брата и его королевства! И ради них я готова простить вероломство Кристы и ваше общее на ней помешательство!
Виктория складно говорила — так, что Сантьяго хотелось ей поверигь. Он слишком устал от вечной подозрительности и недоверия к каждому из окружавших его людей. Особенно в последний месяц, ожидая, согласно измышлениям Виктории, внезапного и мощного выпада регента, не способного не понять, как изменилось к нему отношение воспитанника.
Рейнардо, надо отдать ему должное, очень старался не выдать собственной осведомленности о лицемерии наставника и общался с тем почти с прежней теплотой и благоговением, но вольно или невольно старался избегать с ним лишних встреч и почти не оставался наедине, а столь умелому манипулятору, как Кинтин Керриллар, ничего не стоило сделать из этого должные выводы. Он не собирался отдавать власть ни Рейнардо, ни кому другому, а значит, должен был как можно скорее решить эту проблему. А у Сантьяго не имелось ни малейших зацепок того, как он собирался действовать. И никакие измышления здесь не помогали.
Рейнардо пресек вандализм в собственном государстве, и рассчигывать на народный бунт, во главе которого регент мог бы встать, больше не приходилось. Виктория по-прежнему поддерживала связь с королем Андресом — Сантьяго в последний раз сам отвозил для него письмо, — а значит, и этот путь для Керриллара был закрыт. Сантьяго внимательно следил за настроением среди эленсийского дворянства, чтобы предупредить их возможное недовольство нынешним правителем, но и его не было. Рейнардо откровенно избавлялся от опеки своего наставника, а того это как будто не волновало. Он был спокоен и безмятежен, словно ни на секунду не терял уверенность в своей победе.
Но что еще он мог? Уговорить брата, короля Нередада, пойти войной на Эленсию, чтобы получить ее потом под свое начало? Или разыскать какого-нибудь дальнего родственника Соларов, у которого были абсолютно теоретические шансы на престол, и попытаться его именем устроить государственный переворот? Эти планы имели шансы на вероятность, но настолько мизерные, что Сантьяго даже не стал на них распыляться. Его задачей было оградить Рейнардо от прямых неприягностей, и тот, на счастье, наконец перестал изводить кузена своей презрительностью и недоверием, позволив заниматься своим делом. Однако обсуждать с ним свои подозрения Сантьяго не был готов: даже признав за регентом некоторые грехи, Рейнардо продолжал счигать его честным человеком, всей душой желавшим своему воспиганнику добра и процветания.
У Алехо более чем хватало своих забот, чтобы нагружать его собственными, да и рисковать обнародованием дружбы с капитаном Руисом из-за чересчур частого общения с ним Сантьяго не хотел. И мысли против воли возвращались к единственному человеку, который не только согласился бы его выслушать, но и дал ему дельный совет, но к которому Сантьяго запретил себе обращаться. Не хотел подвергать собственное спокойствие ненужным испытаниям, встречаясь с Кристиной и проверяя самоконтроль на прочность.
Нет, он не желал признаваться в том, что даже заочно проигрывал эту битву.
Что Кристина вопреки любым запретам раз за разом приникала в голову, вынуждая Сантьяго мысленно спорить с ней или делиться собственными наблюдениями, и, что гораздо хуже, в душу, рождая в той необъяснимую и ненужную тоску и горячее желание увидеть не осевший в память образ, а живую Кристину. Вглядеться в темные взволнованные глаза, коснуться губами нежных рук, услышать глубокий мелодичный голос. Сантьяго нарушил все разумные сроки разлуки, чтобы научиться снова владеть собой и видеть в Кристине обыкновенного друга, — но у него ничего не получилось. Иначе разве ждал бы он каждое утро ее писем с таким волнением и вчитывался в ее строчки с такой надеждой найги в них искреннюю нежность и взаимность своим желаниям? И видел ее в коротких бессвязных снах, из которых запоминал только то, что в них была Кристина? И ловил себя все чаще на том, что сжимает в задумчивости ее крестик, который не снимал со дня их последней встречи? Ничего более бессмысленного и несвоевременного и придумать было невозможно. Сантьяго Веларде не имел права на слабости!
Но он же не имел права и на подлости. А как иначе можно было назвать его отношение к доверившейся ему девушке, которая как будто не заслуживала ни малейшего его уважения? Как она будет чувствовать себя в одиночестве в столь важный день, зная, что никто из близких не скрасит ей его своим теплом и вниманием? Ее родители явно не озаботятся даже поздравительной открыткой, а если и озаботятся, то та придет в королевский дворец для фрейлины Даэрон, и Кристина ее не получит.
Впрочем, какое Сантьяго дело до чужих поздравлений? Разве не его обязанность позаботиться о Кристине, как он ей обещал, хоть и не подозревал тогда, как именно эта забота выглядит? А он укрывался от долга под покрывалом собственной трусости, оставляя Кристину одну подобно всем тем, кто уже ее предал. И снова искал лазейку, чтобы ничего не менять в своей жизни.
Губя жизнь ее?
— А мне есть дело до Кристины! — словно бы угадав его мысли, очень спокойно и очень твердо проговорил Рейнардо и поднялся из-за стола. — Я не позволю ей плакать в собственный праздник из-за того, что ее неблагодарный супруг превратно понимает свой долг! И если ты немедленно не отправишься к ней, Сантьяго, это сделаю я!
Сантьяго поднял на него взгляд. Вид у кузена был весьма решигельный.
— Отличный ход, ваше величество, — недобро усмехнулся он, чувствуя, как внутри разгорается гнев. — Не забудьте только пригласить с собой сеньориту Марино! Уверен, ее присутствие особенно порадует сеньору Веларде в столь знаменательный день!
Перла Марино Динарес, с которой Рейнардо проводил все последние ночи, была козырной картой Сантьяго при подобных королевских выпадах: стоило упомянуть ее, и у его величества заканчивались всякие аргументы. Однако сегодня, судя по его сверкнувшим очам, он был готов продолжить спор и даже попытаться одержать в нем победу.
