— Сволочи, — выдохнул Алехан. Он стремительно бросился к сложенным на краю лужайки вещам, схватил ремень и намотал его на руку пряжкой наружу. Минут десять ему удавалось отбиваться. Затем Орлов упал.
Кровавая пелена заволокла глаза, Алексей видел только сапоги Шванвича возле своего лица и чувствовал тупую боль от ударов по ребрам.
— А ты еще предлагал мне выйти поговорить! — Хмыкнул швед. — И ты, и вся твоя семейка — дерьмо. Я всегда это утверждал.
— Дерьмо это ты, — с трудом выдохнул Алехан. — Швайнвич…
Дальше он не договорил, потому что разозлившийся швед изо всей силы ударил Алексея кованным железным носком сапога в чеку. На мгновение Орлов почувствовал, что лицу его вдруг стало жарко, потом мягкая теплая волна, словно смыла острую боль, и Алексей потерял сознание.
— Идемте отсюда, — приказал товарищам Шванвич.
— А с этим что? — Осведомился один из голштинцев.
— Пусть лежит. Авось к утру подохнет, — хрипло рассмеялся капрал.
— Алекс, это не дело, — запротестовал говоривший. — Семеновцы видели, как ты уходил с ним. Подумают на нас.
— Ну и что? — Нагло осклабился швед. — Они и так нас ненавидят. До тех пор, пока мы стража великого князя, нам никто ничего не осмелится сделать. А если с наследником что-то случится, нас передушат на следующий день. Заруби себе на носу!
В угрюмом молчании голштинские гвардейцы побрели к маячившему в отдалении Монбижону. Споривший со Шванвичем немец несколько раз боязливо оглянулся, но потом и он перестал оборачиваться.
* * *
Алехан очнулся через несколько минут и сдавленно застонал. Ему казалось, что во всем его теле нет ни одного живого места: все ныло, саднило, болело и отламывалось. Но хуже всего дело обстояло с лицом. Орлов вдруг осознал, что вообще не ощущает правой щеки, только одну сплошную раскаленную сковородку на ее месте. С трудом подтянув руку, Алехан все же сумел дотронуться до своей скулы. Каков же был его ужас, когда кончики пальцев, не встретив на своем пути никакого препятствия, погрузились в рану и коснулись… зубов.
Алексей вновь потерял сознание, но лишь на секунду. Ужас предал ему сил. Орлову вдруг показалось, что, если он, позволит себе остаться на месте, бросит бороться за существование и снова потеряет сознание, то непременно умрет. Даже не успеет передать братьям, кого надо винить в его гибели.
С огромным трудом Алехан встал и, пошатываясь, побрел с места своего позорного поражения. Куда именно, он не понимал, просто чувствовал, что переставляет ноги. Уже светало. На траву ложилась роса. Орлов двигался по мокрой дорожке мимо цветника. Сделав над собой неимоверное усилие и вцепившись в каменные перильца горбатого мостика, Алексей перебрался через канавку. На другом берегу его ожидал лабиринт шпалерно постриженных кустов акации. Такие лабиринты, разбитые в Петергофе в подражание Версалю, днем приводили в восторг придворных дам, игравших здесь в прятки и назначавших кавалерам свидания за бойницами сплошной зелени. Но сейчас, в рассеивающейся предутренней тьме лабиринт выглядел мрачновато.
Не разбирая дороги, Алехан прошел еще шагов двадцать и без сил рухнул на землю. Он снова ненадолго лишился чувств, а когда опять открыл глаза, то с ужасом осознал, что дальше идти не может.
Невдалеке послышались голоса. Люди шли сюда, они могли бы ему помочь, если бы… это были не те самые голштинцы. Кровь гулко застучала в ушах раненого. Алексею показалось, что Шванвич с товарищами ищут его, чтобы добить. Близость Монбижона, казалось, подтверждала эту мысль. Орлов ползком, хватаясь руками за коротенькие ветки кустов, спрятался в глухой тени возле одной из зеленых шпалер. Его колено больно ударилось обо что-то жесткое и холодное. Он успел понять, что это литая чугунная скамейка, за выгнутой спинкой которой раненый и вжался в землю.
На этот раз Алексей не терял сознания, просто валялся в каких-то не прополотых лопухах садовой гортензии, которыми обычно украшали узкие полоски клумб под кустами, так чтоб вместе они создавали впечатление алой каймы на зеленом ковре. Голоса приблизились, и Орлов благословил Бога, поняв, что один из них женский.
Прогуливающаяся ночью парочка, не спеша двигалась по лабиринту и, заметив скамейку, естественно не могла не угнездиться на ней. Дама опустилась, шурша целым ворохом шелка. Кавалер примостился с краю, слегка придерживая шпагу и преклонив одно колено к земле. В предрассветном тумане они не заметили Алексея, лежавшего в какой-то сажени от них, и вели оживленный разговор. Орлов осознавал, что попал в дурацкое положение. Пара ссорилась и явно была не расположена обрести нежданного свидетеля. Кроме того, оба поминутно оглядывались по сторонам, что свидетельствовало об их страхе. Куртуазное свидание очевидно пугало даму. Она на что-то негодовала. Кавалер защищался и на чем-то настаивал.
Алехан постарался придержать хриплое дыхание и прислушался.
— Вызвав меня сюда, вы непростительно рискуете. И не только собой, — с укоризной произнесла женщина. У нее был приятный грудной голос, который не портило даже раздражение.
— Но, Като, я ведь завтра уезжаю! — Жалобно возразил ее собеседник. — Возможно, мы больше не увидимся. Меня почти высылают из Петербурга и это…
— Вы хотите сказать, что это моя вина? — Осведомилась дама.
— О нет, Като, что вы? — Заверил ее растерянный любовник. — Но императрица желает отослать меня обратно, именно потому что догадывается о нас.
— У нее везде уши, — ласково успокоила его дама. — Этого и следовало ожидать. Нам надо было держаться осторожнее. Ведь вы на каждом балу, в любом собрании оказывали мне знаки внимания…
— А вы в последнее время были так холодны со мной. Так бессердечны! — Простонал кавалер. — Ни единой улыбки, ни одного ласкового слова. О, Като, вы больше не любите меня?
— Я просто старалась не давать повода для пересудов, — терпеливо произнесла дама. — Ваше возвращение в Варшаву послужит только для нашей безопасности. Не стоит упрекать весь свет только из-за того, что счастливые летние деньки миновали и на дворе дождь. Поверьте, дорогой Стась, что еще немного, и над нашей головой разразится настоящая буря. Спешите укрыться дома до первых громовых раскатов.
— Вы больше не питаете ко мне прежних чувств, — склонив голову, проговорил кавалер. — Ах, Като, как вы жестоки! Но вы правы. Ведь сама Елисавет сказала мне вчера на прощальной аудиенции: «Знает кот, чью сметану съел». Это такая русская поговорка, да?
— Да, да, Стась, — устало заверила его собеседница. — Котом государыня назвала вас, а сметаной меня.
— Как она смеет так говорить о вас? — Дипломат вскинул глаза к небу.
— Что делать? Я всего лишь верная раба Ее Величества, — с показным смирением вздохнула женщина.
— Като, — кавалер поймал в воздухе руки возлюбленной и прижал к губам. — Я не хочу возвращаться в Варшаву. Я умру там без вас.
— Еще недавно вы уверяли меня, что Варшава — маленький Париж, — дама постаралась освободиться от горячих объятий своего поклонника.
