А что я могу сказать о себе?
Я умная.
Это все.
Мама говорит, что этого достаточно. Ей легко говорить – она красивая.
Вера говорит, что этого достаточно. Ей легко говорить – у нее авторитет.
А что я? Я умная и как-то сразу поняла, что Леня вряд ли ответит мне взаимностью. Он стоял у окна, лучи пробивались сквозь его длинную челку, он читал книжку и выглядел как король солнца. Или как солнца этого принц, я не знаю. Словом, этот парень не для меня. В нем все было «слишком». Но это же не повод не пробовать?
Я могла бы подойти и сказать: «Я люблю тебя». Но я бы никогда не осмелилась. Я могла бы отправить записку или написать ему сообщение. Но как бы я потом смотрела ему в глаза?
Петь песню – это делать что-то с ним вместе. Я лучше буду что-нибудь делать с ним, чем издалека любоваться и ждать, что он придумает для меня ответ.
Так и вышло, что теперь по понедельникам и четвергам мы стоим с ним рядом на одной сцене и я фантазирую, будто мы одна музыкальная группа, поженились, прославились и ездим на гастроли.
Поэтому вот: репетируем.
Вера тоже не думала, что мама ее полюбит, поэтому она долго ее изучала, не решалась подойти, смотрела, как она смеется или обнимается с ребятами. Вере казалось, что этот уровень ей недоступен. Что ей нужно подняться еще на ступень, потом еще на ступень и тогда уже подойти и выпить кофе. Но мама ее опередила, протянула руку и сказала: пойдем. Но Вера все равно не перестала подниматься по ступенькам. Внутри она всегда чувствовала себя недостойной. Поэтому она все время доказывала свою любовь: зарабатывала деньги, брала на себя ответственность, строила планы на будущее, вила гнездо.
Почему Вера полюбила маму?
А что мы вообще знаем о тех, кого любим?
Вера всегда говорит, что любовь – это химическая реакция. Точнее, реакция одного существа на запах другого. Она говорит, мы все животные и ничего возвышенного тут нет. Говорит, что с точки зрения биологии – мы просто выбираем партнера получше.
– Но почему ты выбрала маму? – однажды спросила я. – Она ведь встречалась с парнем.
– Все просто, – ответила Вера. – В живой природе бобер же точно знает, что ему нужно найти другого бобра, а утка – не подойдет.
– Иначе бы мы жили в картине Иеронима Босха, – вставила мама.
– Да, – кивнула Вера. – Но вокруг нет боброуток. Это значит, что природа не ошибается – и мы всегда выбираем правильно.
– Даже если бобер еще не подозревает об этом и думает, что он утка, – засмеялась мама.
– Даже если так.
Несмотря на это, мама говорит, что любовь – от Бога. Что Бог дает талант и вдохновение, а заодно любовь. И что любовь – это двигатель, иначе бы талант и вдохновение не могли функционировать. Это такое топливо – чтобы что-то оставлять после себя. Вера говорит, детей. Мама говорит, искусство. Но обе они соглашались, что это в целом одно и то же.
Так что получается? Веру к маме привел Бог, чтобы она писала картины. Маму к Вере – какая-то химическая реакция, чтобы появилась я. Столько всего, и все напрасно: теперь они восемь лет друг с другом не разговаривают, а я между ними – безответно влюбленная.
Дожили.
Глава 21
Если бы
Если бы Леня решил меня поцеловать, я бы забыла язык, на котором говорю. Но Леня пока не решил. После сегодняшней репетиции он просто пошел провожать меня до метро.
Точнее, как?
Просто пошел к метро, а я – туда же.
– Холодно сегодня, – сказал Леня и поежился, как мокрый воробей.
– Угу.
– Давно играешь?
– С детства немного.
– В семье музыканты есть?
– Нет.
– М-м-м. Мама твоя вроде художница? Видел объявления в школе про ее выставку. А кто отец у тебя?
Этот вопрос всегда ставил меня в тупик. Впрочем, мне его почти никогда не задавали, поэтому я так и не придумала на него ответ.
– Врач, – быстро сказала я, решив, что на этой теме я по крайней мере не завалюсь.
– Круто. Какой?
– Да так… Хирург, – и я тут же завалилась.
Но ведь Вера сама соврала, когда мама ее спросила?
А если мы поженимся? Как я покажу ему Веру?
– Неплохо. А я своего не знаю.
Я своего тоже, подумала я. Но было поздно.
– Я и гитарой стал заниматься, потому что мама говорила, что мой отец – музыкант, представляешь? Я иногда сижу, клипы смотрю и думаю: может, этот? Некоторые даже кажутся мне похожими на меня. Из тех, кто мне нравится, конечно.
Он сам засмеялся своей шутке и шмыгнул носом.
Это здорово, думала я. Это чертовски здорово, потому что я делаю то же самое. Но не с музыкантами, а со всеми – на каждого мужчину, который кажется мне симпатичным, я пару минут смотрю с мыслью – мог бы он быть моим отцом или нет. Хотя это вряд ли. Мама и Вера выбирали моего отца из сотен вариантов европейского банка спермы. У меня есть его детская фотка и даже голос. В том сообщении он по-английски говорит о том, что желает прекрасных детей всем, у кого не получается. У мамы и Веры, стало быть, не получалось, и мой отец им помог. Я, вероятно, никогда не узнаю, кем он был.
Может быть, музыкантом.
А может, садовником.
Кто вообще сдает свою сперму?
По крайней мере, с музыкой у меня как-то сразу сложилось. А вот цветы у меня не растут.
– У меня нет отца, – тихо сказала я.
– Что? – Леня посмотрел на меня удивленно.
– Ну, то есть у меня есть отчим. А мой отец – я, короче, тоже не знаю, кто он.
– А разве это важно? – Леня улыбнулся и пошел дальше. – Если он тебя любит, значит, он и есть твой отец, даже если он тебе не родной.
– Ну да, – согласилась я. – А ты знаешь, что человек – дракон? – спросила я, чтобы как можно скорее свернуть с этой скользкой дорожки.
– Что?
– Ну вот же, смотри, – и я выдохнула в морозный разреженный воздух.
Леня засмеялся, я тоже.
– Ты смешная, – сказал он. – Только зря без шапки ходишь.
– Да тут недалеко же… – сказала я, хотя уши мои ужасно замерзли, Вера бы меня убила, но я просто хотела ему понравиться.
– Ну ладно, давай, – сказал Леня и положил руку мне на плечо. – Посвящаю тебя в королеву драконов!
Он дыхнул огнем и шагнул в теплый желудок метро. А я достала из рюкзака шапку и стала ее нахлобучивать, подышала немного, потом тоже зашла в метро, расстегнула куртку, а шапку так и не сняла.
