Вечером я собрала все скомканные бумажки, включая это стихотворение, все письма, все рваные листочки с пятнами от йогурта. Положила их в конверт. Написала на нем Верин адрес. Я не знала, зачем это делаю. Просто уже восемь лет прошло – может, теперь им пора поговорить?
Это, наверное, плохая идея. Но иногда с плохих идей начинается что-то хорошее. От себя я написала: «Мама всегда говорила: «скажи». А сама молчала. Может, это неправильно, что я собирала ее письма тебе, письма, которые она сознательно не отправляла, но между вами уже все настолько неправильно, что этим уже ничего не испортить».
Утром перед школой я пошла на почту и попросила две марки «по России». Тетенька в окне заулыбалась и спросила: «Пора поздравлений?» – «Пора», – согласилась я. Потому что уже действительно было пора.
Я наклеила марки и засунула письмо в прорезь синего ящика. «Лети, не теряйся», – сказала я письму и толкнула его.
Глухой стук упавшего на дно конверта – и чья-то жизнь может измениться. А может и нет.
Через пару дней Вера приехала забрать меня из школы.
– Я получила твое письмо, – сказала она. – Спасибо.
– Это не мое письмо, – сказала я.
– Разве не ты его отправила?
– Я.
– Тогда это твое письмо.
– Может, я только… Посредник?
– Между кем и кем? Между мусорным ведром и мной?
– Вер.
– Все очень просто, Женя: если бы она хотела, она бы отправила сама.
– Она тебя боится.
– Ты не думала стать адвокатом?
– Я хочу стать певицей.
– Это хорошо. Это действительно хорошо.
– А стихи тебе хотя бы понравились?
– Я ничего не понимаю в стихах.
– Я не прошу писать рецензию, я спрашиваю, понравились ли они тебе?
– Мне кажется, твоя мать не очень хотела, чтобы я их читала.
– А зачем тогда писать?
– Чтобы не сказать.
Я не знала, что еще спросить, поэтому просто уставилась в окно.
– Леня сегодня снова проводил меня до метро, – сказала я, чтобы сменить тему.
– Напиши ему письмо, – сказала вдруг Вера. – Не надо больше песен, не надо намеков, просто скажи ему правду.
– Какую правду?
– Скажи, что любишь его.
– А вдруг он меня отвергнет?
– Разве ты не хочешь получить ответ? Разве главное – только сказать?
– Хочу.
– Тогда скажи и получи ответ. А потом стань певицей. Потому что ты хорошо поешь, а не потому, что боишься сказать.
Тут она права. И я стала думать, что напишу Лене. Я писала это письмо круглыми сутками: ходила и писала его в своей голове, писала и переписывала, комкала, бросала в мусорку и начинала снова. У меня получалось все время слишком глупо, или слишком умно, или чересчур пафосно, или, наоборот, небрежно. Я не знала, как начать и чем закончить, и наконец решила спросить совета у мамы (эксперта по неотправленным письмам).
– А что ты хочешь сказать ему? – спросила мама.
– Что я его люблю.
– И все?
– Ну да.
– Ты знаешь, есть очень простая формула, как это сделать.
– Как? – обрадовалась я.
– Бери листок и пиши.
Я взяла листок.
– Готова? – спросила мама.
– Да, – ответила я и взялась за ручку покрепче.
– Пиши: я люблю тебя.
Я записала под диктовку.
– Ну вот, – сказала мама. – Все.
Это было самое короткое и самое объемное письмо на свете.
Глава 23
Что-то пошло не так
Письмо Лене я так и не отправила. Ходила и думала, как мне поступить: сделать и не жалеть или не сделать и жалеть, но страх сковывал меня по рукам и ногам. Я встретила его в коридоре – на нем был синий бадлон, черные джинсы и белые кроссовки. Я притворилась, что проверяю что-то в своем телефоне, и сделала кривую расплывчатую фотографию. На ней было синее пятно, но я смотрела на него весь урок географии.
Внутренняя география – ты.
Вечером решила поехать к Вере. Эта дурацкая моя привычка все свои намерения прогонять через двойной фильтр: сначала с мамой обсудила, теперь с Верой надо. И хотя я знала, что поступлю все равно иначе, мне было важно знать, что они думают. Хотя думали они все время разное. Такой стиль: ни в чем друг с другом не соглашаться. Наверное, из вредности.
Я пошла к Вере на работу и решила ее там подождать. Под ногами было жидкое скользкое месиво из вчерашних листьев и грязного дождя, так что, когда я натянула на ботинки бахилы, внутри них образовалась вполне ощутимая лужа, которая расплескивалась, когда я шла по белым кафельным коридорам.
У Вериного кабинета, как обычно, скопилась очередь. Я увидела красную лампочку у двери и тоже села на диванчик. Люди смотрели на меня странно: думали, скорее всего, что я залетела от парня и пришла на аборт. Или заразилась чем-нибудь. Первое время я чувствовала себя неловко, но чем старше я становилась, тем большее получала удовольствие от этого спектакля: я специально делала трагическое лицо, сидела, воздев очи к потолку, звонила Альке и говорила громким шепотом: «Алечка, я у гинеколога, мне пиздец, не говори маме», иногда даже одевалась так, чтобы казалось, что я скрываю живот.
Вера однажды вышла в коридор во время моего бенефиса, пригласила в кабинет и сказала строго: «Переигрываешь. К матери твоей придет опека, и будет не до шуток», потом завела меня в ординаторскую и сказала коллегам: пусть эта девочка тут посидит, чтобы людей не пугать. И кто-то спросил ее: юная пациентка? «Взрослая дочь», – засмеялась Вера, и врач засмеялся, и я тоже.
Вера умела вот так – разрядить накалившуюся атмосферу. Именно поэтому я никак не могла простить ей ту звериную серьезность, с которой она не прощала маму.
В общем, я села у кабинета и стала ждать – как обычно. Я могла прошлепать в своих чавкающих бахилах до ординаторской, меня там давно уже знали, но не хотелось ни с кем разговаривать. Я рассматривала грязное месиво на своих ботинках, а тетеньки в очереди смотрели на меня с сожалением и брезгливостью, и я для пущего эффекта спросила: кто последний? Теперь, когда я достигла возраста согласия, я даже была согласна на все – если бы только Леня мне предложил, и за год до совершеннолетия я, наверное, перестала быть интересной для органов опеки. Мысли мои свернули куда-то не туда: я стала думать о том, что может произойти, если Леня мне что-нибудь предложит, я подумала, что нужно бы купить презервативы, никто же не знает, как там оно повернется после концерта, может быть, он скажет: а поехали ко мне продолжать вечеринку? Или он скажет: поцелуй меня? Хотя нет, что за дебилизм, он так не скажет – он просто возьмет и поцелует меня, и я его обниму, а потом он скажет: пойдем ко мне? И я пойду.
