— Хватит языком чесать. Федор, поди сюда, возьми тетради.
Федор, вздыхая, поплелся к Старинушке и опустился за не крашенный кухонный стол.
— Извольте, сударь, рассчитать требуемую толщину стены фортеции, чтобы ее не пробило 40-пудовое каменное ядро.
Младший из Орлов страдальчески сдвинул брови и принялся жевать перо.
— Зачем ты его мучаешь, Ваньша? — Вступился Григорий. — Где и для чего он будет стены укреплений рассчитывать? Нашел инженера!
— Не зуди, — наставительно произнес Иван. — Кто знает, как у вас, дураков, жизнь еще повернется. Ты-то ведь учился фортификации. И ничего, не помер. Почему же твой брат должен раздолбаем расти? Кстати, кто с Федькой географией занимается?
— Я не могу, — немедленно откликнулся со своей лежанки Григорий. — У меня важное рандеву на Невском. С дамой.
— Богатая хоть дама? — Осведомился Иван. — Эхе-хе. Если опять просадишь деньги на шлюху, я тебя с лестницы спущу.
Гришан закусил губу.
— Ладно, — продолжал Иван. — Алексей позанимается.
— С чего это я? — Взвился Алехан, так, словно его ужалили. — Вчера я, третьего дня — я! Я что нанялся курс по второму кругу проходить? Пусть Гриц с ним над картами кувыркается. Завели студента, так пусть хоть какая от него польза будет!
— Слушай, Гриц, голубчик, — Иван с надеждой уставился на Потемкина. — Поучи Федора географии. Ведь тебе раз плюнуть.
— Я чего, я не против, — кивнул бывший студент. — Только, может, он не захочет.
— Захочу, не захочу, им что? — Огрызнулся Федор. — Им лишь бы заставить меня долбить хоть что-нибудь.
Он явно не разделял тревог братьев о своем образовании, но к удивлению Потемкина учеником оказался способным и Африку с Америкой не путал, а кратчайший путь воображаемого торгового судна с лесом и парусиной из России в Англию проложил быстро, с учетом зимних штормов и возможностью сбыть часть товара через Архангельск.
— Жалко мы через Черное море не можем плавать, — сказал Алехан, заглядывая им через плечо. — Я люблю, когда тепло, но там турки.
— И татары, — вставил Потемкин. — Они никого к нам торговать не пускают. У французов весь Левант в руках, но они к нам плавать не хотят, опасаются разбойных нападений.
— Федя, как проливы называются?
— Какие проливы?
— Отделяющие Черное море от Средиземного, дубина, — пояснил Алексей. — Ну через которые мы не можем, а они не хотят?
— Босфор и Дарданеллы, — подсказал «ученику» Потемкин, он никак не мог избавиться от старой университетской привычки подсказывать.
— А интересно бы туда попасть, — мечтательно протянул Алексей. — Пальмы, негры, гречанки в паранджах…
— Ты все путаешь! — Возмутился Федор. — Пальмы и негры в Африке. А гречанки вовсе не в паранджах, они нашего исповедания.
— Разве? — Лениво отреагировал Алексей. — Ну все равно интересно. Жаль, мы там не будем.
— Не знаю, как вы, а я точно буду, — заявил Потемкин.
Оба собеседника в любопытством уставились на него.
— Чего таращитесь? — Пожал плечами Гриц. — Буду и все. Кто до государя Петра Алексеевича думал, что русские по Балтике будут разгуливать, как у себя дома? Теперь ничего, привыкли.
— Ну ты хватил, — рассмеялся Алексей. — Можно разве в две стороны руками тянуться. Кафтан порвешь!
— А можно стоять к врагу спиной и в другую сторону из ружья целиться? — Парировал Потемкин. — Можно татар каждую весну чуть не до Тулы допускать? Знаешь, чем они живут? — Он ткнул пальцем в карту. — Видишь точку? Здесь Кафа, город такой.
— Кафа! — Расхохотался Федька. — Смешное название. У нас капитан Измайлов так на камердинера кличет: эй, Ерошка, кафы мне черной, без сахару!
— Так вот в этой черной без сахару, — продолжал Потемкин, — самый крупный работорговый рынок на всем Средиземноморье. Смекаешь? Ни Египет, ни Турция не в счет — они только покупатели. Как думаешь, откуда невольники?
Алексей поскреб в затылке и не без некоторого колебания ответил:
— Должно наши?
— Должно, — зло кивнул Гриц. — Хохлы, поляки, жиды украинские тоже. Крым, как вымя у коровы. Сколько доить-то можно?
— Это верно, — согласился Алексей. — А ты откуда знаешь? — В его карих глазах сверкнуло недоверие. — Что-то у нас не больно об этом болтают.
— В Москве с кем только не наговоришься, — ответил Гриц. Дядя мой, президент Камер-коллегии, у него всяких гостей в доме было много. Он мне позволял слушать, что они рассказывали. Не позволял только перебивать и вопросы задавать. Боялся, как бы я по горячности не сболтнул лишнего. Так вот и сидел, в рот воды набравши, когда кричать хотелось.
— Криком горю не поможешь, — с неожиданной рассудительностью сказал Алехан. — А в голове держать следует. Надо же, а я ведь даже и не знал, что они еще к нам ходят, ну татары. Крым вечно вражествует, но это далеко где-то.
— Нам далеко, другим близко, — пожал плечами Гриц. — Земля у нас большая — везде свое горе. А ответ один получается. Либо ее по кускам раздать, либо грызться.
— Грызться, — хором сказали Алексей и Федор.
Глава 12
МАДЕМУАЗЕЛЬ ДЕ БОМОН
Дом Петра Ивановича Шувалова на Итальянской набережной смотрелся в серые воды канала всеми своими 144 окнами. Его бирюзовая штукатурка потемнела от мокрого снега и обрела болотно-зеленый, как солдатская форма, цвет. На просторном крыльце под гнутой чугунной крышей зяб привратник в поношенной лисьей шубе — явно с барского плеча.
Шарль прогуливался по набережной, изучая возможность проникновения во дворец. Лобовой штурм был невозможен, как не без смешка сказал он утром Надин. Но в доме у него имелся союзник — сама Мавра Егоровна Шувалова, некогда очень благоволившая к чтице императрицы Лии де Бомон.
Шевалье не составило большого труда написать «от имени сестры» два письма с просьбой вернуть ей скромную шкатулку с эпистоляриями, оставленную при отъезде из России. Одно из них было обращено к самой Елисавет (ведь в Париже девица де Бомон не могла и предположить, что Господь призовет к себе ее благодетельницу). А другое, менее официальное — Мавре Егоровне, где экс-чтица поясняла, что переписка ее, сугубо частного содержания, была арестована злодеем Бестужевым, а потом по недоразумению перешла в архив Шувалова.
Накануне днем Шарль посетил графиню, чтоб передать ей письма сестры и маленькие подарки из Парижа: духи, лионский шелк блошиного оттенка, шляпки и безделушки для девиц Шуваловых. Живя после смерти Елисавет в тишине и скуке, Мавра Егоровна была в восторге от вестей из Франции и по достоинству оценила внимание парижских друзей. Она взялась уладить дело с эпистоляриями Лии и, если надо, убедить мужа отдать «никчемные бумажки» владелице.
