Однако Ниобея не обратила на нее никакого внимания. Лицо ее с каждой новой одоленной строчкой все сильнее вытягивалось, и Касси с ужасом вспомнила, что писала маме и о мачехе с отцом. Бросилась к Ниобее, пытаясь вырвать листок.
— Отдайте! Это вас не касается!
Однако та оказалась проворней. Лишь оттолкнула падчерицу, да так, что Касси едва не упала, и прищурилась, выдавая холодное бешенство.
— Не касается, говоришь? — опасно медленно начала она, и Касси невольно сжалась, предчувствуя грозу. — Как меня может не касаться тот факт, что любимая доченька Леонидиса решила опорочить отца? Да еще перед кем? Перед неблагодарной дрянью, наставившей мужу рога с юнцом? Перед мерзавкой, не думающей ни о дочери, ни о добром имени своего супруга? Перед гадиной, которую Леонидис вытащил из грязи и которая в эту же грязь его втоптала? И после всех этих несчастий он получает еще и нож в спину от той, которую спас от разврата, ради которой рискнул своим будущим и будущим своей семьи, для которой…
— Довольно! — столь же холодно оборвала его Касси и распрямилась. Зря Ниобея все это затеяла. Если поначалу Касси еще испытывала страх перед ней и даже какие-то угрызения совести, то теперь от них не осталось и следа. Касси ненавидела ложь. Но еще сильнее, как оказалось, она ненавидела лицемерие. И попытки выдать черное за белое. — Вы совершенно напрасно изображаете праведный гнев и пытаетесь опорочить доброе имя дори Дафнии. Я знаю наверняка, кто именно виноват в ее бедах и что стало тому причиной. Поэтому советую вам вернуть мне письмо и сделать вид, что никогда его не видели. В ином случае…
— В ином случае? — Ниобея угрожающе шагнула к Кассандре и больно схватила ее за руку. В глазах ее полыхал злой огонь, и она, несомненно, с удовольствием ударила бы падчерицу, но что-то ей мешало. И Касси чувствовала эти колебания, придававшие ей силы и смелость. — Что ты сделаешь, дорини Кассандра? Подашь апелляцию в суд? Так ты опоздала: время для этого уже ушло. Прилюдно обвинишь отца? Так у тебя нет ни свидетелей, ни доказательств. Может, донос хочешь на него написать? Разбирательств потребовать, как скульптор этот маменькин? Или вовсе головорезов нанять, чтобы они нас с отцом проучили, на денежки заработанные? Убогий этот — как бишь его имя? — попытался уже, да так и сгнил в подвалах Арены! Хочешь повторить его судьбу? Так я только рада буду! Даже подсобить могу, если ты хорошо меня попросишь!
— Не сомневаюсь! — отрезала Касси и с силой выдернула руку, скрывая собственное потрясение. Сама того не желая, Ниобея открыла перед ней еще одну грань этой тайны, и Касси сама не знала, как сумела смолчать, когда истина проникла в сознание и зазвенела там невероятным открытием.
Так значит, этот самый лжелюбовник вовсе не желал зла дори Дафнии и не пытался ее ославить? Напротив, хотел помочь, восстановив справедливость, и даже написал на дорра Леонидиса донос? Единственный, кто захотел вступиться за нее, тогда как все друзья смирились с той несправедливостью, с которой она столкнулась? Дори Иола, дорр Медомай — мама всех их считала близкими людьми, которым можно доверять, и они не усомнились в ее чистоте. Но они ничего не сделали, чтобы отстоять ее доброе имя и помочь им с Касси остаться вместе! А совершенно чужой, почти незнакомый человек бросился на ее защиту — и сам оказался в беде. Ниобея не стала бы в этом лгать: для нее его поражение было поводом для гордости. А ему никто не протянул руку помощи, возможно, спасшую бы и его, и дори Дафнию, — конечно, ведь дорр Феан был уверен, что его лучший друг нанял скульптора для всего этого спектакля. Что за деньги отец передавал лжелюбовнику жены, Касси не знала. Но отлично понимала, что, будь все так, как увидел дорр Феан, скульптор не писал бы донос, а отец не отправил бы его под суд и следом — в подвалы Арены. Касси знала только одного человека, который отбывал наказание в этом месте. Он провел там уже почти пять лет. И то, что Ниобея забыла имя этого несчастного, уже не имело никакого значения!
Касси подняла подбородок и глубоко неспешно вздохнула. Потом еще раз, заталкивая обратно гнев и призывая на помощь всю силу воли. Мачеха смотрела на нее с показным превосходством, но в глазах ее пару раз промелькнул испуг, и Касси поняла, что сумеет ей противостоять. Она услышала достаточно, чтобы сделать решительный шаг. Единственно правильный во всем этом кошмаре.
— Не беспокойтесь, дори Ниобея, я не стану пользоваться имеющимися у меня сведениями ни против вас, ни против отца! — уже совершенно спокойно произнесла Кассандра. — Я слишком люблю Протея, чтобы лишать его родителей, поэтому все, что вы сделали, останется на вашей совести. Пусть боги решают, чего все ваше семейство заслуживает! А я больше не хочу иметь с вами ничего общего! Отныне я буду жить у Ксандра! И за эту возможность я, право, искренне вас благодарю!
Последнюю фразу Касси говорила, уже взявшись за ручку двери. Ответа Ниобеи она дожидаться не стала. Выскочила из дома — и бросилась к городским воротам.
Глава XXXIX
На этот раз они все продумали досконально: Ксандру хватило предыдущего урока, чтобы захотеть его повторить. Всю дорогу до Западных провинций и обратно он посвятил обдумыванию последовательности их действий и, как оказалось, был прав, потому что у Эйкке, как выяснилось по приезду, не было ни одной более или менее приличной идеи. Зато были совершенно осоловелые глаза, словно он в одиночку выдул бочку вина, и Ксандр не удержался от скептического замечания на его счет. И тут же получил от Касси:
— Мы Тайру спасали! Тоже, знаешь, не последней необходимости дело!
Показалось ли тогда Ксандру или в ее словах действительно промелькнули нотки Эйкке? Задело. Не так, чтобы хотелось немедля впечатать этого чешуйчатокрылого в землю, но все же довольно чувствительно. Кажется, Ксандр слишком привык, что Касси принадлежала ему одному и им же одним довольствовалась. А теперь в ее жизни появился Эйкке, и Ксандр…
Энда, вот это-то и было самым странным! Он же, кажется, должен был ревновать, ловя в глазах подруги детства восхищение другим мужчиной, слыша ее ласковый тон по отношению к другому мужчине, ощущая ее предпочтение другого мужчины. Ревновать, обижаться, ненавидеть соперника и желать ему всяческих бед, а от Касси — требовать верности и почтения…
Ничего не было.
Ксандр чувствовал за подругу ответственность и испытывал к ней добрую нежность, как к младшей сестренке, которой, по сути, она и была для него столько лет, и желал ей самого большого счастья… но больше не видел частью этого счастья себя. И это вызывало вовсе не ужас, как, вероятно, следовало бы, а непонятное, но очень нужное облегчение. После того как Эйкке дважды спас Ксандру жизнь, он должен был бы не пожалеть для него самого дорогого, и поначалу Ксандр с ужасом предполагал, что таковой станет его Касси. И весь путь от рудника, где они спасли Рейме, до Авги придумывал приемы, способные вернуть ему Кассину благосклонность и снова сделаться героем в ее глазах. Кажется, даже остановился на паре-другой неординарных задумок…
А потом отправился на ночь глядя в храм, чтобы поблагодарить Создателей за то, что они не оставили их в последнем деле, а заодно намекнуть, что он гораздо больше подходит дорини Кассандре, нежели дракон, пусть даже в человеческом обличье…
