«Было бы настоящее сватовство, так давно плюнул бы да ушел!»
— Дикую виру
[52] мне пришлось платить, — с вызовом бросил он, расправляя плечи.
Тимофей вытер набежавший пот и с укором посмотрел на «жениха», мол, чего тебя несет, мог бы и смолчать.
— Было за что убивать?
— Было, — Любиму показалось, что он на исповеди.
— Не тревожься, теперь по-другому все будет, сам поймешь, — вдруг совсем мягко произнесла Марфа понятные только «жениху» слова. Изможденное лицо стало печальным, погруженным в себя.
Наступила неловкая тишина. Марья тоже стояла застывшей ледяной девой. «Теперь я для курицы чернее черного, душегуб». Любим и сам сожалел, что все выболтал, да слово не воробей.
Где-то внизу во дворе отчаянно забрехала собака.
— Ну что, мать, благословлять детей давай? — нетерпеливо глянул на дверь Тимофей.
Марфа уперлась руками в подушки, пытаясь встать, Марья, «пробудившись» от своих мыслей, кинулась ей помогать. Хозяин потянулся к красному углу за иконой. Любим поддернул корзень, собираясь по обычаю преклонить колени.
Но тут в горницу ввалился с перекошенным от ярости лицом Горяй…
5
За Горяем с опозданием вбежал испуганный холоп, явно не поспевший за прытким боярином.
— Гореслав Светозарович пожало… — договорить холоп не успел, поскольку «петух», растопырив пальцы, ладонью толкнул тщедушного слугу в лоб, и тот, раскинув руки, выпал из горницы.
— Чего буянишь? — Тимофей порывистым жестом вернул икону на место и шагнул к разгневанному Горяю, загораживая ему обзор.
— Зачем ты ворога в дом свой привел?!! — «петух» тыкнул пальцем через плечо посадника в сторону Любима. — Зачем не дал его схватить?!!
— Пойдем в гридницу, потолкуем, — попытался вывести его Тимофей, нервно оглядываясь на жену.
— А я не толковать пришел, — бесцеремонно оттолкнул посадника Горяй, — а к ответу тебя призвать, почто ты с ворогом нашим якшаешься, когда кровь братьев наших на его руках не смыта? Град предаешь?
— Град предаешь ты, пустые надежды людям вселяя, я лишь хочу избежать ненужных смертей, — Тимофей говорил с несостоявшимся зятем как с неразумным дитятей, с назидательной интонацией проговаривая слова, а самое главное — стараясь оттеснить к двери.
— Мы его не выпустим, будем менять на полонян наших, — Горяй упер руки в бока, рисуясь перед Марьяшкой.
— Якун, сотник мой, спит и видит, как вместо меня встать, — усмехнулся Любим, демонстрируя равнодушие, — только рад будет, ежели я сгину. Никого вам не выдаст, разве что трупы.
— Врешь, — раздувал ноздри Горяй, — а коли и правду баешь, Марья здесь, а об остальных пусть их родня думает.
— Креста на тебе нет, Ирод, — неожиданно бодрым голосом взвилась посадница. — Нешто можно безвинных на смерть бросать?
Горяй и ухом не повел, он продолжал наседать на Тимофея:
— Или ты с градом своим, или с ним, в стороне отсидеться не выйдет. И советую тебе, по-сад-ник, — с презрительной усмешкой по слогам произнес он, — нас выбрать, а то неровен час…
— Да как ты смеешь, пес приблудный?! — Марфа встала в полный рост, вцепившись в руку Марьяшки. — Как смеешь посаднику своему грозить?! Прочь пошел!
— Хорош посадник, коли в доме своем у бабы в холопах ходит, — усмехнулся Горяй. — А ты и не думай, — оборотился он к побелевшей Марье, — что я тебе в мужскую беседу вот так влезать позволю, баба место свое должна знать.
— Да кто ты такой, чтобы дочери моей грозить?! — Марфа пожирала «петуха» ненавидящим взглядом.
Посадник опять постарался утащить Горяя, потянув его за рукав.
— Суженый дочери твоей, коли ты в хвори запамятовала, — стряхнул с себя руку старика «петух».
Любим, напряженно следивший за перебранкой, понял, что сейчас Марфа бросит Горяю в лицо о новом женихе, тайна вскроется, и тогда… Что тогда он додумать не успел, рука сама сжалась в кулак и со всей дури, а дури у владимирского воеводы пока хватало, заехала «петушку» в челюсть. Горяй с оглушительным шумом рухнул навзничь.
— Чтоб не смел тещу поносить, — пояснил Любим замершим в немом удивлении «будущим родственничкам». Теща одобрительно улыбнулась. Горяй довольно быстро очухался и, растирая ушибленную челюсть, начал поспешно подниматься.
— Веревку сюда! — крикнул владимирский воевода, усаживаясь на противника. Петух попытался скинуть придавившую ношу, но получил еще один увесистый удар. — Могута, где ты есть? Пособляй!
Могучий десятник, влетев в горницу, быстрым движением начал разматывать кушак.
— Лучше веревку, веревку тащите! — гаркнул Любим прибежавшим на шум гридням Тимофея.
Веревка нашлась быстро. Горяй пытался выкрикивать проклятья, но ему бесцеремонно заткнули рот скомканной тряпкой.
— Вниз сноси, — приказал Военежич Могуте, — пусть там отдохнет, покуда из града выйдем.
— А может того, — шепнул десятник, — с собой его?
— Тогда его люди точно под руку Ярополка пойдут, своя дружина у беглеца будет. Нам того не надобно. Пусть здесь за град грызутся, а мы деру.
Могута легким движением вскинул извивающегося «петуха» на плечо и потащил вниз. За ним, дивясь богатырской силе, поспешили посадниковы гридни.
В горнице повисло напряженное молчание.
— Добрый жених, — улыбнулась Марфа. — Давай, отец, благословлять детей.
Стоя на коленях перед иконой, возбужденный от потасовки, Любим нахохленным воробьем поглядывал на Марьяшку: «Вот, курица, из-за тебя все терплю, а ты и улыбнуться мне не хочешь». Марья словно услышала его мысленные упреки или просто хотела подыграть пред матерью, но в уголках ее губ заиграла легкая улыбка, а глаза стали теплыми и лучистыми. Сговоренные по очереди поцеловали приблизившийся к ним образ. Дело сделано, теперь бы на тот берег сквозь заслон прорваться.
— Нам пора, — на правах жениха потянул Марью за руку Любим.
— Тимофей Нилыч, приданое вели сносить, — слабым голосом подсказала Марфа, она опять стала уставшей и больной, последние силы остались в противостоянии с несостоявшимся зятем.
— Не надо приданого, — не удержалась и пискнула Марьяшка.
Марфа удивленно повернулась к дочери.
— Да, не надо, — подтвердил Любим. — Мне поспешать нужно, князь ждет, налегке пойдем.
— Но как же без приданого? Что родня твоя скажет? Бесприданницу привез, недобро.
Марфа разволновалась, снова пытаясь подняться, но муж с дочерью не позволили.
— Я приданое чуть позже сам отправлю, — ласково улыбнулся ей Тимофей. — Здесь поуспокоится, и пошлю. Подождут чуть и без приданого.
