— Геракл убил своего племянника Ифита, — вслух сказала Геро. — Сбросил мальчика со стены Тиринфа. А ведь именно Ифит помог ему справиться с Гидрой. Отправьте преступника искупать грех в рабство на три года к лидийской царице Омфале. Она вздорная женщина, и время покажется Гераклу очень длинным. А потом пошлите его через Скифию за белыми быками. Там будет его ждать змееногая Ану, в объятиях которой Геракл проведет ровно год.
— Хорошие советы, — мрачно кивнул Зевс. — Но какой же из них выбрать?
— Оба, — без колебаний сказала Геро. — Следуй обоими путями и можешь быть уверен, мы долго не увидим Геракла на Олимпе.
Боги облегченно вздохнули и с беззаботной радостью принялись за трапезу.
Тем временем Ганимед по просьбе Гиакинфа показал ему сад богов. Он тянулся с хребта на хребет, из горной долины в долину, а где требовало искусство красоты, перекидывался и на небо. Тучи — неверные островки небесной тверди — поминутно отрывались от вершины и отчаливали в чужие края, благоухая призрачными вишнями и переливаясь лепестками цветов, таявших на глазах.
Ганимед открыл золотую калитку и подтолкнул онемевшего гостя в спину:
— Иди один. Здесь цветы рассказывают страшные сказки. — Мальчик поднял своего любимого петуха под мышку и отступил с дорожки.
Гиакинф пожал плечами. Он не понимал, как можно бояться открытой поляны, залитой солнцем, где трава льнет к ногам, а ветки сами гладят тебя по голове. Спутник Аполлона сделал шаг и сразу же очутился в центре сада. Элизиум был так устроен, что, где бы ни находился гость, ему все время казалось, будто деревья, птицы, кусты, водопады — все вращается вокруг него. Каждый норовил поведать свою историю, Это и понятно: стоя на месте, устанешь рассказывать соседям одно и то же и выслушивать их старые песни. А новых ни у кого не было.
Прямо перед Гиакинфом расстилалась солнечная лужайка, посреди которой росла величественная ель. У юноши перехватило дыхание. Он задрал голову, чтобы рассмотреть ее верхушку, но тщетно. Дерево разрывало лазурный свод небес и продолжало расти там, где синева сменяется звездной чернью.
— Ну и о чем ты задумался? — услышал Гиакинф насмешливый голос.
Нижняя ветка качнулась, и перед юношей возник полупрозрачный человек, одежда и волосы которого все время шевелились, будто обдуваемые ветром.
— Я Зефир, — сказал он. — Люблю покачаться здесь на ветках и позвенеть колокольчиками. Так о чем ты думал?
— Я думал, — немного растерялся Гиакинф. — Мне показалось, что такое дерево действительно может быть центром мироздания.
Человечек зашелся свистящим смехом. Казалось, что в уши с обеих сторон колотят две струи ветра.
— Хочешь, я на него дуну? — Зефир повернулся к ели. — И он тебе порасскажет.
— Кто он? — не понял Гиакинф.
Вместо ответа человек выпустил на дерево целый ураган.
— На него надо много ветра, — пояснил Зефир. — Иначе не раскачаешь.
Одна из разогнувшихся веток ели с силой хлестнула по прозрачному телу, и Зефир отлетел в дальний конец сада.
— Простите, если побеспокоил, — Гиакинф с опаской попятился.
— Я спал, — недовольно проскрипела ель. — Какие вороны тебя здесь носят?
Дерево разлепило корявые веки и смерило гостя оценивающим взглядом. Звук, который оно издало, можно было бы назвать свистом, если б елки умели свистеть.
— Я тоже был красив, — заявила ель. — Как и все здесь. Красота губит мир.
— Я не понял…
— Меня звали Аттис. — Колючая ветка коснулась загорелого плеча Гиакинфа, и на юношу повеяло прохладой. Той, что даже в самый жаркий день царит у корней ели. — Меня избрали жрецом Кибелы, потому что я был красивее всех, сильнее всех, удачливее всех. И Великая Мать полюбила меня. — Дерево скрипнуло. — Сначала я считал себя счастливцем. Моя возлюбленная была могущественна, точно все боги собрались в ней одной. Прекрасна — точно все женщины соединились в ее лице. И неутомима, точно сама земля помогала ей вытребовать для себя семя. Но я-то был всего-навсего человеком и не мог вращать на своем стержне целый мир! — Ветки возмущенно зашелестели, осыпая голову Гиакинфа сухими иглами.
— Я надеялся, что после года службы меня сменит другой юноша, — продолжал Аттис. — Но Кибела не пожелала расстаться со мной. Уже новый царь носил еловую корону, а она все преследовала меня по полям и лесам, ревнуя не только к женщинам, но и к деревьям. Пустое чувство! Я уже был ни на что не годен. — В скрипе дерева Гиакинфу почудился грустный смех. — Дети кидали в меня камнями, женщины гнали с реки мокрым бельем, лишь бы я не навел на них гнев богини. Кибела видела все и смеялась, она приходила ко мне и говорила: отдай. Наконец я не выдержал, однажды утром взял острый камень и отсек себе шишки… я хотел сказать, ядра… я хотел сказать…
— Спасибо, спасибо. Он понял. — Насмешник Зефир вернулся на поляну. — Аттис хотел сказать, что с тех пор на нем не растут шишки.
Потрясенный Гиакинф задрал голову. Шишек действительно не было.
— Эта ель никогда не даст семян. Таково наказание Кибелы. — Зефир подтолкнул юношу в спину. — Идем послушаем лучше фиалки.
— Под ними тоже похоронен какой-нибудь несчастный? — с опаской спросил Гиакинф, стараясь уклониться от объятий ветра.
— Нет, что ты! — рассмеялся тот. — Всего лишь невинный дар влюбленного Зевса. Громовержец подарил их малютке Ио в утешение за то, что Геро превратила ее в корову.
— Слабое утешение, — вздохнул Гиакинф.
— Тем более на голодный желудок, — поддержал его новый знакомый. Он пожирал юношу глазами и льнул к нему, гладя бронзовую потную кожу.
Решив, что фиалки ни о чем не могут рассказать, кроме пустого брюха Ио, спутник Аполлона двинулся дальше. Веселая дорожка из желтого песка петляла между кустами. Идти по ней было приятно, потому что она не стояла на месте, то выбегая на солнце, то скрываясь в тени раскидистых шатров шиповника. Ноги сами собой выписывали кренделя.
Впереди замаячило озеро, Гиакинф устремился к нему, но тут ветка лавра зацепила его за край туники, и слабенький голосок прошептал:
— Постой, мальчик. Ты любимец Феба, которого я могу касаться только листьями. Поплачь со мной.
Предложение было странным. С тех пор как солнечный бог избавил уроженца Амикл от ежегодной смерти, юноше хотелось только смеяться и обнимать весь мир.
— Глупенький! — вздохнула лавровая ветка. — Ты думаешь, раз тебя любит Феб, ты никогда не умрешь? Но все, кого он любил, погибли…
Гиакинф насторожился:
— Что ты хочешь сказать?
— Я Дафна, — вместо ответа заявил лавровый куст, и с его продолговатых глянцевых листьев покатилась на землю роса. Гиакинф не сразу понял, что это слезы. «Неужели все деревья здесь плачут?» — подумал он.
Дафна между тем, заполучив долгожданного слушателя, начала свой рассказ.
