Конь захрапел и попятился, а потом, видя решимость незнакомца накинуть недоуздок, попер на него грудью. «А вот этого не надо. — Недаром Левкон с детства возился с лошадьми. — Я ж насквозь тебя вижу, пакостник». Жеребец не успел сбить его с ног, когда гиппарх, вцепившись ему в загривок, одним прыжком вскочил на спину. «Узды не хочешь? Мы без узды». Скакун заржал и начал бить задом. «Главное, плетень не разнести», — думал Левкон.
— Ну тихо, тихо, хороший мальчик! — уговаривал он, делая на жеребце второй круг по тесному загону. — Ей позволяешь ездить и мне позволишь.
Конь сопротивлялся недолго. Лошади упрямятся, только когда чувствуют слабину. А если слабины нет, тут и делать нечего. Ощутив, что ездок уверенно правит им и без узды, одними коленями, жеребец сник и вскоре пошел ровно. Он позволил вычистить себя и, накинув уздечку, вывести на общий круг. Меотянки недавно переняли это эллинское изобретение, но пользовались им, только чтоб поддерживать форму дорогих не степных лошадей. С родной «скотиной» они обращались по-свойски — выгнали в табун за лагерем, и ладно.
За изгородью из жердей последние ленивые рабы догуливали последних лошадей. Заметив Левкона, они гурьбой обступили его, не давая шагу шагнуть.
— Мы думали, тебя вперед ногами вынесут!
— Одна из двух точно убьет!
— Рассказывай!
— Как она?
Вопросы сыпались со всех сторон, а Левкон только мялся. Вообще-то принято предупреждать своих, кто из хозяев как себя ведет с рабами. Мало ли кому еще не повезет попасть в твою шкуру. Говорили обычно все. Но бывшему гиппарху и рассказывать-то было нечего. К тому же парни просто слюной давились, так любопытно было знать, что представляет собой ночная убийца Тиргитао.
— Чего молчишь? — послышались недовольные голоса. — Как она вообще? В смысле как баба?
— Не знаю, — хмуро процедил Левкон. — Спала себе всю ночь. Даже не шуршала.
— А ты? — не унимались слушатели.
— Мне что, больше всех надо? — огрызнулся гиппарх.
— Мог бы…
— Нет, он прав, — поддержали Левкона не столь ретивые. — Тут не знаешь, на что нарвешься. Вот был случай… — И пошли, и поехали вспоминать: кто, кого, как и почему.
— Все ясно. — Разговор вернулся к Колоксай. — Ей мужики не нужны. Она царская любовница. Не тужи.
«Была нужда!» — в душе возмутился Левкон.
— Вот полгода назад у нее был рабом напейский мальчишка…
Но Левкон больше их не слушал, он отлично помнил историю с напейским толстяком. Как его звали? Кажется, Фарах. Да ладно. Теперь уж чего гадать. В общем, не так давно Тиргитао привезли дары от напеев. А они обожают толстых мальчиков. Специально откармливают их орехами, татуируют ноги и используют как девочек. Вот один такой толстяк-переросток лет тринадцати, загремел к обычным рабам. Да еще в походный лагерь. А здесь только поворачивайся: телеги, котлы, лошади, сбруя. И все на ходу. Бедняга ноги не успевал переставлять — огромный, неуклюжий увалень, — на него то и дело кто-нибудь наскакивал или что-нибудь падало. К тому же рабы сразу же невзлюбили напея и всячески издевались над ним. Им только покажи слабину — отпляшутся на костях. Левкон хорошо знал, что отстоять себя среди невольников иногда даже труднее, чем перед хозяевами. Словом, толстому напею не повезло: его шпыняли за дело и просто так. Однажды на кругу двое идиотов стали перекидывать мальчишку друг другу, как мешок с тряпьем. А шутка состояла в том, что оба были на конях и толкали толстяка лошадиными боками. Народу собралось у изгороди! Хохот. Свист. Крики. Возможно, Левкон вмешался бы. А возможно, и нет. Он сам тогда еле ноги таскал после «погребения» с Псаматой. Колоксай появилась неожиданно. Перескочила через ограду, только копыта у жеребца сверкнули. «Оставьте его». — Больше ничего не сказала, а дураков как ветром сдуло. Подобрала мальчишку и увела к себе. Левкон еще помнил, как неуклюжий напей возился с ее лошадью. Но вскоре Фарах умер. Парни говорили, она его задушила. Но в это гиппарх как раз не верил. Просто такому толстяку трудно носить свой собственный вес. Да еще на здешней жаре. У него сердце не выдержало. Только и всего.
Выводив коня как следует, он вернулся к шатру. Новая хозяйка еще не покинула царицу, а время уже клонилось к полудню, и следовало подумать о еде. За оградой из воловьей кожи, натянутой на деревянные палки, как на раму, гиппарх обнаружил очаг. Он был сложен из аккуратно пригнанных друг к другу камней и пробитого медного щита, чтоб удобнее было выгребать угли. Щит был греческий, с летящей птицей, отчеканенной на внешней стороне. Ворочая его, Левкон тяжело повздыхал о судьбе хозяина и принялся за работу. Тут же у костровища в плетеном коробе лежала посуда — бронзовый котелок и деревянные миски. Сразу видно: ни шумных праздников, ни многочисленных гостей у Колоксай не бывает. Сбоку между камнями были вставлены ножи. В мешочке, прикрученном к крышке короба, висела соль.
Правильное хозяйство — всего немного и все на своем месте. Ничего не надо искать, кроме главного. Ответа на вопрос: что она ест? Подашь не то — пеняй на себя. Вообще-то Левкон умел готовить почти все. Степной рацион нехитер. Ясина обожала кровяную похлебку. Скифы любят мясо и сухое тесто в молоке. Он сам полжизни отдал бы сейчас за оливки…
На свой страх и риск гиппарх решил воспроизвести похлебку. Никто не знает, как Колоксай к ней отнесется, но еще хуже не встретить голодную хозяйку хоть какой-нибудь едой. Кровяного пойла, конечно, не получилось. Но сухое соленое мясо среди запасов Ареты имелось в изобилии, а с морковью и горохом, найденными в мешке за палаткой, можно было есть и даже не особенно плеваться. Только на это Левкон и рассчитывал.
Арета вернулась в середине дня. Мрачная и усталая. Словно она у царицы камни таскала, а не бездельничала в охране. Запах горячей еды привел ее в недоумение. А вид чистой лошади с высоко перебинтованными холстиной передними ногами окончательно добил.
— Как, ты сказал, тебя зовут?
Ничего похожего он не говорил.
— Поставь стол здесь. — Колоксай ткнула пальцем за левый отбрасывавший длинную тень полог палатки.
Еще одна новость: она сидит за столом, а не подогнув под себя ноги на земле, как большинство кочевниц. Кстати, по отсутствию крошек в шатре мог бы и сам догадаться вынести на улицу мебель. Левкон заметался. А зря.
— Надеюсь, там рыбы нет? — Арета подозрительно покосилась на котелок.
«Ненавидит рыбу», — пронеслось у него в голове.
— Нет. — Он занервничал: «Неужели несет рыбой? Я не чувствую! Посуду нужно было лучше мыть. Иногда сухое мясо…»
Левкон уже держал снятый котелок на весу и не знал, нести ли его хозяйке.
— Ну? — потребовала она.
Лучше б ей помолчать, потому что новый раб явно ни умом, ни расторопностью не отличался. Он рванулся вперед с котелком в руках, зацепился ногой за растяжку палатки, наступил на камень, которым был привален край войлочной стенки, и загремел бы, если б Арета вовремя не перехватила ручку котелка. Однако похлебка жирной волной все-таки плеснула через край и обдала ей ногу от щиколотки до пальцев.
