Гиппарх уже заканчивал утреннюю выездку лошади, когда на кругу появилась Колоксай. Она куда-то торопилась. На ней были не обычные щегольские доспехи с блестящими медными вставками, а поношенный кожаный панцирь и легкий круглый шлем, прикрывавший темя. Женщина махнула рукой, подзываете с лошадью, и тут у нее за спиной возникла Ясина.
— Мы повздорили, Колоксай, — сладким, как мед на лезвии ножа, голосом пропела она. — Я не желаю с тобой драки. Да и Тиргитао этого не одобряет.
— Что ты хочешь сказать? — Арета подняла брови, но не повернулась к говорившей.
— Если тебе по вкусу мой раб, оставь его у себя, — продолжала Ясина, бросив быстрый недобрый взгляд на гиппарха. — Но ты должна знать: он достался мне при дележе добычи в синдийской деревне. А до этого был закопан в могилу вместе с прежней хозяйкой.
Впервые Левкон увидел на лице Ареты удивление. Даже испуг. По местным понятиям, он являлся покойником, а то, что продолжал ходить по земле, — страшным святотатством. Согласно закону, Ясина должна была восстановить порядок вещей, убив его. Однако жадность не позволила ей отказаться от сильного здорового раба. К тому же у этой блудливой твари были причины сохранить ему жизнь. У холодной, как вода в чашке, Колоксай — нет.
— Ты меня утомила. — Всадница так и не обернулась к Ясине. — Мне некогда. — Она взобралась в седло и, ударив Арика пятками, перескочила через изгородь.
Гиппарх едва сдерживался, чтоб не вцепиться в горло бывшей хозяйке. Его лицо оставалось каменным, но покраснело, как кирпич. А ведь если разобраться, Ясина всего-навсего ревновала его, беспробудно, как пила. И только поэтому решила погубить.
Колоксай вернулась на закате. Смертельно усталая и на взмыленной лошади. Арик плелся, едва переставляя ноги. Всадница тут же пошла к царице, хотя шаталась и прихрамывала. А Левкон дал коню остыть и повел его купаться, благо вода была еще теплой. Бедного жеребца чуть не загнали, и гиппарх был зол на хозяйку, оглаживая тяжело ходившие бока своего любимца. Бабы, что с них взять? Никого, кроме себя, не понимают!
Он по пояс стоял в море и лил коню на круп соленую воду. Вскоре на берег из лагеря спустилась и сама Колоксай. Раздевшись вдали у камней, она тоже вошла в море, немного поплавала, полежала на волне и выбралась на песок. В вечерние часы на косе многие купали лошадей и мылись сами. Усевшись у камней, Арета стала отжимать и вычесывать волосы. Степняки лишены эллинских понятий о стыде, для них нет ничего неестественного в том, чтоб разгуливать по берегу нагишом: никто же не моется в одежде.
В общем-то Левкон давно ко всему привык. Но сейчас ему показалось, что взгляд хозяйки остановился на его спине. Это ему не понравилось: бежавшему рабу делали метки. Раскаляли в костре медный прут и проводили по лопатке. У Левкона Арета насчитала четыре такие продольные полосы плюс скифское клеймо. Получалось, он пускался в бега пять раз. Не повезло. Гиппарх скривился. Никому не понравится, когда разглядывают знаки твоих неудач. Можно было зайти за коня с другого бока, но рано или поздно придется вылезать из воды. Слава богам, Колоксай пялилась на него недолго. Она растерла волосы холщовой тряпкой, закрутила их вокруг головы, оделась и побрела обратно в лагерь, невозмутимая, как всегда.
Наутро Арета одна отправилась к шатру своей соперницы и, пинками растолкав Ясину, во всеуслышание объявила, что готова выпустить ей кишки. Тут же собралась толпа. Всех рабов с лошадьми прогнали с круга, и там Колоксай без особых усилий так отлупила противницу, что притиснутый к изгороди Левкон мог только поаплодировать в душе.
— Это тебе за игру в кости, — приговаривала она. — Это за неуважение к моей щедрости. Это за чересчур длинный язык.
Ясина, как большой сноп в день урожая, клонилась то на одну, то на другую сторону. Всем, кто следил за поединком, наглядно показали, почему надо опасаться Ареты. И разом подтвердили самые мрачные слухи насчет количества убитых ею людей. У нее был просто талант рассчитывать удар и вкладывать в него всю силу. Когда-то Левкон именно этому учил своих солдат. Сила еще сама по себе ничто. Важно правильно распределить ее, найти у противника слабое место — а на это отпущены секунды, — добраться до слабины и вот тут врубить на полную… Сам он этого не смог. Тем более обидно было сознавать, что какой-то недомерок у всех на глазах, как мясник в лавке, разделывает Ясину. Эту тушу в шесть пудов жира и кобыльего молока. Причем одними руками, не вынимая оружия.
Глядя на это избиение младенцев, Левкон испытывал не то чтобы зависть, а запоздалое раскаяние. Он-то, дурак, первые ночи не спал, думал: подступится — шею сверну. Какую шею? Она действительно убийца. Прирожденная. Хладнокровная. Как на бойне.
— Все? — не повышая голоса, спросила Арета у лежавшей на земле Ясины. Сама она сидела верхом на ней, поставив локоть в ямку на горле противницы.
— Все, — выдохнула та.
— Без обид?
Последние слова Колоксай были встречены дружным смехом. Телохранительница встала и, отряхнув одежду, пошла к изгороди. Подруги Ясины бросились к неподвижному телу.
— Ты ее искалечила! — крикнула Македа.
— Нет, — не оборачиваясь, отозвалась Арета. — Поучила.
Вечером в палетке она знаком подозвала Левкона.
— Завтра до рассвета я уеду, — сказала Колоксай. — В лучшем случае на неделю. В худшем… — Она махнула рукой. — Пока меня нет, помни: ты здесь никому ничем не обязан.
За это было отдельное спасибо. Ничейный раб на время отсутствия хозяина оказывался общим. Его могли заставить копать канаву вокруг лагеря, таскать землю, выгребать навоз, чистить котлы, только уже на всех. Кто угодно мог предъявить на него права: плен есть плен. Только тут Левкон догадался, зачем Колоксай отделала Ясину как раз накануне своего отъезда.
Утром она исчезла, причем так тихо, что гиппарх опять все проспал. А когда встал, то в загоне не только не было самого Арика, но и лошадиный навоз успел остыть.
Колоксай вернулась, как и обещала, через неделю. За это время Левкон уже одурел от безделья. Когда Арета протрубила у ворот лагеря в рожок, гиппарх узнал не столько этот жалобный звук, сколько хорошо знакомый стук копыт. «Переднее правое разбито. Задняя нога потянута. Да что она на нем, через рвы скакала?! Могла бы поберечь чистокровную скотину! Не про вас, кляч, такая добыча!»
Раб поспешил к воротам, чтоб принять коня и… даже опешил при виде Колоксай. Таких измочаленных человеческих ошметков он не наблюдал давно. Арета висела, вцепившись в узду и стучась носом о клочковатую гриву жеребца, в которой застряли репьи и солома. Арик шел, переставляя ноги только по привычке.
Было видно, что всю неделю всадница провела в седле, и если ела, то так — птичьим налетом. Арета сползла на землю, перекинула Левкону повод и, опершись на плечи подбежавших меотянок, захромала к царскому шатру. Только через час «амазонки» царицы принесли ее на плаще обратно. За это время Левкон успел кое-как почистить коня, высоко перебинтовать ему ноги и задать несчастному животному корму. Немного. Чтоб с пережору у Арика не случился заворот кишок.
