— Выбирай, — улыбнулся бог. — Белое не даст тебе забыть о случившемся, но превратит любовь в память. Ты сможешь жить дальше. В спокойствии холодного сердца.
Ариадна вздохнула. Какую бы боль ни приносили воспоминания о Тезее, они были дороги ей.
— Красное, — продолжал Дионис, — отнимает память, но не дает пожару любви погаснуть. Ты сможешь отдать свое чувство кому-то другому. Выбирай.
Девушка задумалась. Она прекрасно понимала, на что намекает молодой бог, подталкивая к ней чашу с красным вином.
— Каждой любви свой час, — покачала головой царевна. — Будет воровством, если я отдам страсть к Тезею другому. И предательством. Ведь другой, — она быстро скользнула глазами по лицу Диониса, — будет знать, что эта любовь — не его.
Ариадна опустила палец сначала в чашу с белым вином — чтоб сохранить память о любви, но охладеть. А потом в чашу с красным — чтоб полюбить вновь. Дионис оценил дар, который ему предлагали. Он осторожно взял девушку за руки и притянул к себе.
— Я не всегда такой… пятнистый.
— Я знаю.
Тяжелый прибой с берега покрыл грохотом ее последние слова.
Тем временем Аполлон пытался отыскать Пегаса. Конь вел разгульный образ жизни, разоряя рыбачьи деревни в устье Борисфена. Рядом с эллинами там обитали напеи — странный народ, у которого в моде были толстые дети. Они специально откармливали их грецкими орехами, а потом изящно татуировали кожу витыми линиями. Глупо было бы думать, что хоть одно уважающее себя чудовище способно пренебречь таким угощением. Пегаса тянуло на жирных напеев, как жеребую кобылу на отруби. Он дня не мог прожить, чтоб не подкараулить какого-нибудь расписного младенца.
Устье Борисфена болотисто. Камыши стоят там выше конской холки, и крылатый горогоноид легко скрывался в тростниковых зарослях, подкарауливая добычу. Единственное неудобство доставляли крылья — шесть локтей в размахе. Они трещали на ветру и путались в тростнике, грозя спугнуть облюбованную жертву. Пегас даже подумывал, не отгрызть ли их, и только желание жить уединенно, на Змеином острове, куда приходилось лететь над морем, отвратило чудовище от этой затеи.
Едва ли горгоноид был зол. Просто невоспитан. Он рос без матери, которую обезглавил Персей. Да и какое воспитание могла дать сыну Медуза? Происхождение от тритониды и Посейдона делало коня могучим и непостоянным, как само море. Пегас был игрив, вспыльчив, легконог и беззлобно кровожаден. В его длинной изящной голове просто не помещались такие понятия, как «хорошо» и «плохо». Для них не хватало места. Ветер выдувал из ушей Пегаса все, что не относилось к мелким повседневным заботам. Конь был счастлив, когда сытый грелся на солнышке в ясный день, и глубоко страдал в ненастную погоду, когда дождь и соленые волны хлестали в тесную каменную пещерку, где он сидел, нахохлившись, как большая курица.
Еще Пегас пугался больших серых валунов, торчавших из песка на берегу. Они напоминали человеческие фигуры. В лунные ночи их тени шептались и двигались, рассказывая, как Горгона лишила их жизни. Тогда конь забивался совсем глубоко в свою нору и затыкал перьями уши. Он боялся мести камней и не хотел слушать плохие истории про свою мать. Отец Посейдон никогда не посещал его. Мало ли у морского царя таких сыновей на каждом берегу?
Был, правда, один герой, Белерофонт, который попытался оседлать крылатое чудовище. Но он плохо кончил, и Пегас не любил о нем вспоминать. Вообще память у коня была не длиннее волоса из хвоста. Все, что происходило вчера, уже сегодня представлялось ему смутным сном. Вот с каким существом решил свести знакомство Аполлон. Если честно, то верхом Феб ездил в первый и последний раз вместе с амазонками Андромахи. Сейчас он не припомнил бы точно, с какой стороны на лошадь садятся. Но решимость завладеть крылатым конем неожиданно вспыхнула в его сердце после слов Диониса: «Бог, который не может обуздать свою натуру, не справится и со зверем». Ему любопытно было узнать, достаточно ли он владеет собой, чтоб научиться владеть другими? Удержит ли он в узде чудовище, порожденное одной из самых грозных стихий — морем?
До сих пор, когда дело касалось ужасных хтонов — разрушителей божественного прядка, — Аполлон, ненавидевший хаос, лишь убивал их. Так было со Змеем Пифоном, порождением земли, киклопами, вышедшими из огненных недр вулкана, гигантами — детьми Ниобы — равно близкими камню и черной подземной воде. Феб гадал, удастся ли ему приспособить Пегаса, созданного из пены и ветра, к чему-нибудь полезному? Честь устроителя нового миропорядка требовала не убийства, а власти над чудовищем. Поэтому Аполлон сплел пеньковую веревку, какую когда-то видел у женщин Андромахи, и решил вступить в единоборство с конем. Он все обдумал заранее. Вымазал, как напей, кожу тутовым соком, расписал ее извивающимися линиями и улегся на берегу, как раз напротив Змеиного острова, поджидая нападения Пегаса.
Вокруг себя Феб разложил множество хитроумных петель, которые присыпал песком. Стоило чудовищу наступить в одну из них, лучник дергал, и крылатый конь оказывался в западне. Как с ним поступить дальше, Аполлон пока не знал. Главное — стреножить животное, а уж потом посмотреть, удастся ли на него хотя бы влезть.
Пегас долго не летел. Как видно, он был сыт. Только к вечеру голод дал о себе знать, и конь устремился на охоту. Аполлона он заметил почти сразу. Правда, тот показался ему несколько костляв, и Пегас поначалу даже не стал снижаться. Но, не найдя вокруг ничего стоящего, горгоноид все же решил попытать счастья с костями. Из них иногда можно было высосать сладкий мозг…
Феб напрягся. Чуть только копыта коня коснулись земли, он сжал веревки и рванул на себя. Петля захлестнулась вокруг двух передних ног Пегаса. Конь издал удивленное ржание. Аполлон дернул еще сильнее и повалил чудовище на землю. Врожденная ловкость позволила лучнику вскочить коню на спину. Однако сидел он лицом к хвосту, а брыкливый отпрыск Горгоны вовсю кидал задом и скакал по берегу, поднимая тучи пыли. Песок веером летел из-под его копыт и не раз попал в глаза гиперборейцу. Взлететь Пегас не мог. Запутавшиеся в петле передние ноги мешали ему оторваться от земли. Сколько бы он ни стрекотал крыльями, ни рвался и ни крутил шеей, пытаясь укусить седока, ему никак не удавалось его сбросить.
Феб изнемог быстро. От очередного толчка он качнулся и был вышиблен с хребта под хвост. Однако Пегас обрадовался рано. Царапнув по земле ногами, лучник проскользнул под брюхом коня и вынырнул у самой его морды, схватившись обеими руками за уши чудовища. Как ему это удалось, Аполлон и сам не знал. Ошалев от такой наглости, конь стал кидать головой и тут встретился глазами со спокойным золотым взглядом Феба. Лошади показалось, что солнечный свет двумя пучками ударил ей в глазницы, выжигая прежнее зрение. Пегас страшно захрапел. Его красные, как у всех морских коней, глаза мигом обесцветились, а потом медленно налились изнутри новым ореховым цветом со щедрым отблеском солнечных искр.
Вот теперь приобретение нравилось Фебу. Он смог толком разглядеть и масть, и рост, и осанку коня. Белый, как морская пена, с легкой серой рябью на ногах и спине, Пегас очень понравился новому владельцу. Лучник развязал его передние ноги, и конь, благодарно заржав, лизнул хозяина в щеку. Сейчас он не мог бы объяснить, почему минуту назад бился и скакал, как бешеный, ускользая от теплых крепких рук господина. Они сулили успокоение и защиту.
