В коридоре он убил четверых, затем поднялся на второй этаж. Нашел еще шестерых, забившихся под парты в лаборатории. От него не ушел ни один. Девочку с пшеничными волосами он убьет последней…
Вернувшись вниз, девочки Фрэнсис на месте не обнаружил.
Он отрывал куски мяса от трупа Хьюи, поедая их один за другим, когда во дворе прокатилось искаженное закрытыми окнами эхо. Кто-то кричал в рупор. Фрэнсис запрыгнул на стену и, добравшись до потолка, пошел вверх ногами, приближаясь к пыльному стеклу. В дальнем конце улицы стояли армейские грузовики. Солдаты сбрасывали из кузовов на землю мешки с песком. На улице раздался громкий металлический лязг, зашипел-зафыркал где-то огромный двигатель, и Фрэнсис глянул в сторону Эстрелла-авеню. Ах, танк? Ну-ну. Танк им понадобится.
Он ткнул в окно острой клешней, и осколки, кружась в воздухе, посыпались на улицу. В залитом пыльным солнечным светом дворе раздались крики. Танк остановился, разворачивая орудийную башню; командир выкрикнул приказ, прижав ко рту мегафон, и солдаты залегли. Фрэнсис выпрыгнул в оконный проем, взмыл в небо, и его крылья зажужжали подобно циркулярной пиле.
Поднявшись над школой, он запел.
Сыны Абрахама
Перевод Виталия Тулаева
Максимилиан искал их в сарае и в коровнике, заглянул даже в холодную кладовую, хотя с первого взгляда понял – там их не будет. Руди ни за что не спрячется в подобном сыром и стылом месте. Ни окон, ни освещения, да еще и пахнет летучими мышами, словно в подвале, а подвала Руди и дома избегал. Вечно боялся, что дверца захлопнется, и он останется один-одинешенек в удушающей тьме.
В последнюю очередь Максимилиан проверил амбар, однако не нашел их и там. Выйдя во двор, он растерялся – наступили сумерки. Не думал, что уже так поздно…
– Конец игре! – закричал Максимилиан. – Рудольф, нам пора!
«Пора» прозвучало как «пррра» – будто лошадь поблизости фыркнула. Звук своего голоса он ненавидел, завидуя уверенному американскому выговору младшего брата. Рудольф родился в Штатах и никогда не был в Амстердаме, где Макс провел первые пять лет своей жизни. Они жили в скудно освещенной квартире, пропахшей заплесневевшими бархатными портьерами. От канала, протекавшего внизу, несло уборной.
Макс звал брата, пока не охрип, однако на его крики на крыльцо выползла лишь миссис Качнер, зябко обхватив себя руками. Еще год назад миссис Качнер была приятной полненькой женщиной с ямочками на пухлых, вечно румяных от кухонного жара щеках. Теперь же ее лицо выглядело изможденным: кожа туго натянулась на скулах, а глаза в запавших глазницах сверкали горячечным блеском, словно у птички. Ее дочь Арлин, которая сейчас играла в прятки вместе с Руди, как-то шепнула Максу, что мать по ночам не убирает от постели жестяное ведерко. К утру емкость на четверть дюйма заполняется дурно пахнущей кровью, и отец выносит его на двор.
– Можешь не ждать, если торопишься, дружок, – предложила соседка, – я скажу твоему братишке, чтобы он бежал домой, когда выберется из своего схрона. Уж не знаю, куда они спрятались.
– Я не разбудил вас, миссис Качнер? – спросил Макс, и та покачала головой, однако его не отпускало чувство вины. – Простите, что заставил вас выйти на улицу. Мне не следовало так кричать. Стоило ли вам вставать с постели? – неуверенно добавил он.
– Ты никак в доктора записался, Макс ван Хельсинг? Думаешь, мне недостаточно твоего отца? – слабо, одним уголком рта улыбнулась женщина.
– Нет, мэм. То есть конечно, мэм.
Руди на его месте наверняка сболтнул бы что-нибудь смешное, заставив миссис Качнер рассмеяться и захлопать в ладоши. Ему бы на радио выступать, в детских развлекательных программах – стал бы звездой. А Макс вечно терялся, мучительно искал слова и остроумием не блистал. У него сохранился дурацкий акцент, из-за которого Макс чувствовал себя неловко и говорить старался поменьше. Хотя дело было не только в произношении – такой ему достался характер. Преодолеть природную скованность удавалось нечасто.
– Строг отец, не любит, когда вы возвращаетесь затемно, а?
– Да, мэм.
– Таких родителей пруд пруди, – продолжила миссис Качнер. – Привозят в Америку свои обычаи. Кстати, не думала, что мой доктор окажется суеверным – ведь такой образованный мужчина…
Макс едва сдержал желание передернуть плечами. Сказать «суеверный» – считай, что ничего не сказать.
– И с чего бы ему беспокоиться за таких ребят, как вы? Представить не могу, чтобы вы хоть раз в жизни доставили ему неприятности.
– Спасибо, мэм, – ответил Макс.
На самом деле ему хотелось попросить миссис Качнер вернуться в дом и лечь в постель. Похоже, у него странная аллергия на выражение настоящих чувств. Нередко Макс испытывал спазм в горле, когда нужно было сказать нечто дельное – просто не хватало воздуха. Он честно собирался предложить свою помощь, воображал, как берет соседку под локоть, ощущая запах ее волос; говорит ей, что по ночам молится за ее здоровье, пусть этим молитвам грош цена. Молился когда-то за родную мать, а что толку?
Спасибо, мэм – вот и все, на что он способен.
– Беги уже, – вздохнула миссис Качнер. – Отцу скажешь, что я попросила Руди задержаться – помочь мне справиться с бардаком на кухне. А я отправлю его следом.
– Да, мэм. Спасибо, мэм. Пусть поторопится, хорошо?
Выйдя за калитку, он обернулся. Миссис Качнер стояла, прижав к губам платок, но тут же отняла его ото рта, заметив взгляд юноши, и весело махнула на прощание. Ее милый жест заставил Макса почувствовать себя совсем худо. Он махнул в ответ и отвернулся. Звук ее хриплого, лающего кашля преследовал его почти всю дорогу, словно злющий пес, сорвавшийся с привязи.
Когда он добрался до дома, солнце уже ушло за горизонт. Небо потемнело, лишь на западе пылала узкая полоска. Отец сидел на крыльце. Высматривал их с Руди, перебирая пальцами хлыст. Макс остановился внизу, ожидая, что скажет старик, однако тот молчал, пряча взгляд под лохматыми седыми бровями. Наконец Макс сдался и заговорил первым:
– На улице еще светло…
– Разве сейчас не закат?
– Мы были у Арлин. Тут ходу всего минут десять.
– Да-да, у миссис Качнер надежный дом. Настоящая крепость. Еще бы – ее ведь защищает дряхлый фермер, едва способный согнуться из-за ревматизма, и его неграмотная жена с разъеденными раком внутренностями.
– Почему неграмотная? – возразил Макс, тут же почувствовав, что оправдывается, и попробовал снова: – Те, кого ты опасаешься, не выносят дневного света – сам ведь говорил! Пока светло – бояться нечего. Посмотри, еще не стемнело.
На сей раз его голос прозвучал взвешенно и разумно.
Отец кивнул, вроде бы соглашаясь, и тут же спросил:
– Где Рудольф?
– Идет следом.
Старик вытянул шею, сделав вид, что напряженно разглядывает пустую дорогу.
