Он подошел к машине, оперся на дверцу. Голова кружилась. Миссис Презар убежала уже далеко, ее темная фигура мелькала на фоне серых деревьев.
Уайетт немного постоял, переводя дух. Его взгляд упал на Бакстера – тот распахнул круглые глаза, особенно огромные на худом изящном личике. Потрясенный, Уайетт увидел, что мальчик обводит языком губы, словно хочет заговорить. Рана на шее Бакстера тянулась от правого уха вниз. Из нее медленно, толчками, вытекала кровь, заливая сиденье под головой мальчика.
Уайетт посмотрел, нет ли в замке зажигания ключей, – тогда бы он доехал до шоссе, а там… Впрочем, ключей не было, и только богу ведомо, куда они девались.
Кровотечение. Главное в таких случаях – остановить кровотечение. Уайетт видел такое по телевизору. Нужно найти полотенце, свернуть потуже и прижать к ране. И держать, пока не явится помощь.
Полотенца не было, но рядом с машиной валялся шарф. Уайетт опустился на колени, поднял его. Один конец шарфа намок в луже и пропитался грязью. Уайетт чуть помедлил, затем свернул его и прижал к шее Бакстера. Тонкий шёлк мгновенно пропитался кровью, и она потекла по рукам Уайетта. Он отбросил шарф и машинально вытер руки о рубашку. Бакстер не сводил от него глаз – голубых, как у матери.
Неожиданно Уайетт заплакал. Он уже и не помнил, когда в последний раз плакал. Схватив бумажки, выпавшие из сумки миссис Презар, он попытался их скомкать и прижать к ране, но пользы от них было столько же, сколько от шарфа. Малюсенькие белые клочки не впитывали кровь, а только липли друг к другу. В тусклом свете удалось разглядеть выписку по кредитной карте; на листочке стоял красный штамп: «Платеж просрочен». Уайетт собрался полностью вытряхнуть сумочку, – вдруг там что-то найдется, – но передумал, скинул куртку и стащил с себя белую футболку, в которой обычно ходил на работу, потуже свернул и прижал к ране, надавив на нее обеими руками и почти всем своим весом. Из-за сумерек казалось, что белая майка светится, но потом на ней появилось и стало увеличиваться темное пятно. Почему-то вспомнилось, как Сара прижимала к языку салфетки, и как быстро они пропитывались кровью. Эта ассоциация – Бакстер с перерезанным горлом – Сара Кенсингтон с проколотым языком – породила необычную мысль: молодые страдают ради любви, калечат свои юные тела, и только для того, чтобы понравиться тем, кто их и так любит.
Левая рука Бакстера вдруг поднялась. Увидев ее краем глаза, Уайетт едва не вскрикнул – так неожиданно было зрелище чего-то призрачно-белого, двигающегося в темноте. Пальцы Бакстера тянулись к горлу, и Уайетт придумал. Он взял эту руку и прижал к компрессу на шее. Потом нащупал правую ладонь мальчика и положил поверх левой. Отпустил – руки Бакстера остались на месте. Пусть не очень плотно, но они прижимали футболку к ране.
– Я на минутку, – сказал Уайетт. Его дико трясло. – Позову на помощь. Добегу до дороги, поймаю кого-нибудь, и отвезем тебя в больницу. Все будет хорошо, только руки не убирай. Все будет хорошо, обещаю.
Бакстер безучастно смотрел вдаль. Этот отсутствующий взгляд Уайетту не понравился. Он встал и побежал. Через несколько метров притормозил, стряхнул левую кроссовку и побежал дальше.
Уайетт бежал, глубоко вдыхая сырой холодный воздух и ничего не слыша, кроме шлепанья своих ног. Ему стало казаться, что раньше он бегал быстрее, что в детстве для бега ему требовалось меньше усилий. Очень скоро закололо в боку, и он, как ни старался, уже не мог сделать глубокий вдох. Наверное, все от курения. Уайетт нагнул голову и продолжал бежать, кусая губы и стараясь не думать о боли в боку. Оглянувшись, он увидел, что убежал совсем недалеко. И снова заплакал. И начал молиться, с каждым выдохом выбрасывая на бегу слова.
– Господи, умоляю, – шептал Уайетт в февральскую тьму. Он бежал и бежал, словно ничуть не приближаясь к шоссе, а только дергаясь между базами: его опять одолело чувство неизбежного поражения. – Господи, помоги мне… Пусть… я буду… бежать… быстрее… пусть… я буду… бежать… как раньше…
Последний поворот, – и показалось шоссе. Под фонарем стоял автомобиль, золотистый седан с выключенными мигалками на крыше. Полиция, с облегчением подумал Уайетт. Забавно: он только что вспоминал свое метание между базами, а это, возможно, как раз Трит Рэндэлл.
Полицейский вышел из машины и стоял у двери; в сумерках виднелся лишь темный силуэт.
Уайетт закричал и призывно замахал руками.
Накидка
Перевод Елены Корягиной
Мы были еще маленькие. Меня звали Красная Стрела, и я спасался от брата на высохшем вязе в углу двора. Брата никак не звали. Он просто ждал в гости приятелей и хотел, чтобы меня вообще не было, но тут я ничего не мог поделать: я – был.
Я взял его маску и пригрозил, что открою приятелям его истинное лицо. Брат пообещал наделать из меня котлет и стоял внизу, швыряя в меня камнями. Кидался он как девчонка, а я быстро залез туда, куда он не доставал.
Брат уже вышел из возраста, когда играют в супергероев, и потому все были удивлены его увлечением. Целые дни перед Хеллоуином он разгуливал в костюме человека-стрелы, такого быстрого, что земля под ним плавится, когда он бегает. Хеллоуин прошел, и брат больше не желал быть супергероем. Более того, он хотел, чтобы все забыли, что он вообще им был, да и сам предпочел бы забыть, но я ему не давал – сидел на дереве с его маской, а в любой момент могли прийти друзья.
Вяз высох много лет назад. При сильных порывах ветра от него отламывались ветки и рассыпались по лужайке, а под ногами потом долго потрескивали кусочки коры.
Брат не стал меня преследовать, считал это ниже своего достоинства. Я был в восторге, что опять удрал.
Сначала я бездумно лез вверх – видно, впал в какой-то лазательный транс, наслаждаясь высотой и своей детской ловкостью. Брат крикнул, что ему на меня наплевать (первейшее доказательство обратного), но я-то еще не забыл, почему полез на дерево. Присмотрев себе крепкую, горизонтально идущую ветку, на которой можно было посидеть, болтая ногами и доводя брата до бешенства, я расправил на плечах накидку и полез выше.
Накидка изначально была моим любимым голубым одеялом, чьим обществом я наслаждался с двухлетнего возраста. За эти годы цвет из темно-голубого стал тускло-сизым. Мама урезала одеяло до размеров накидки и в середине пришила молнию из красной ткани. А еще пришила один из отцовских морских шевронов. На нем была цифра 9, пронзенная молнией. Шеврон прибыл к нам из Вьетнама в сундучке вместе с другими вещами. А отец не прибыл.
Мама вывесила на крыльце флаг, посвященный военнопленным, но даже я понимал, что отец ни в каком не в плену.
Накидку я надевал сразу, как приходил из школы. Когда смотрел телевизор, машинально пожевывал ее атласную кромку, за обедом вытирал ею рот и, как правило, спал, завернувшись в нее. И вообще не хотел с ней расставаться. Без накидки я казался себе голым и беспомощным. Она была длинная – настолько, что край иногда попадал мне под ноги.
Добравшись до ветки, я перекинул через нее ногу и уселся верхом. Не будь рядом брата, который стал свидетелем дальнейших событий, я решил бы, что от страха нафантазировал лишнего, а на самом деле ничего подобного не случилось.
