Дожидаясь, пока мать уляжется, я раскрасил себе лицо. Взял какую-то ее помаду, пошел в подвальный туалет и нарисовал себе красную маску – два круга вокруг глаз. Мне не хотелось, чтобы кто-то увидел, как я летаю, ну а если увидят, то красные круги помешают разглядеть лицо. Кроме того, красить лицо было приятно: помада так гладко скользила по коже. Закончив, я постоял, повосхищался собой, глядя в зеркало. Маска мне понравилась. Так просто – а лицо изменилось до неузнаваемости. Мне стало любопытно: кто же этот новый человек, смотрящий на меня из зеркала? Чего он хочет? На что способен?
Когда мать наконец убралась к себе, я прокрался наверх, в свою комнату, и через оконный проем выбрался на крышу. Здесь не хватало нескольких черепиц, а некоторые сдвинулись и покосились. Может, подумал я, мама и крышу попробует починить, чтобы сэкономить доллар-другой? Повезет ей, если не сверзится и не сломает шею. Здесь начинается небо, и всякое случается. Кому это знать, как не мне.
Холод колол щеки, руки онемели. Я долго сгибал и разгибал пальцы и набирался отваги преодолеть барьер: древний как сама жизнь инстинкт кричал, что если я шагну с крыши, то погибну.
Ну а потом я висел в чистом морозном воздухе, метрах в десяти над лужайкой.
Вам, наверное, хочется услышать, как меня охватила бешеная радость полета, но ничего подобного. Сильных ощущений вовсе не было. Чуть быстрее забилось сердце, я на миг затаил дыхание… и успокоился. Стал таким же спокойным, как воздух. Сосредоточился и старался сохранить равновесие на невидимой воздушной подушке, что меня несла. Инстинктивно, да и по привычке, я поджал колени к груди, а руки вытянул в стороны.
Месяц был совсем тоненький, но светил ярко, и на землю ложились резко очерченные тени, а трава так блестела, что казалась металлической.
Я заскользил вперед. Полетал вокруг потерявшего листья клена. Старого вяза давно уже не было; лет восемь назад его сломал сильный ветер. Он упал верхушкой в сторону дома и длинной веткой разбил в моей спальне окно, как будто снова хотел до меня добраться.
Чем выше я поднимался, тем становилось холоднее. Однако мне было все равно. Мне хотелось взмыть надо всем.
С левой стороны вдруг раздался недовольный вскрик, и сердце у меня замерло. Я посмотрел в темноту и увидел селезня – лаково-черная головка, изумрудно-зеленая шея, – который бил крыльями и с интересом меня разглядывал. Несколько секунд он летел рядом, а потом ушел вниз, повернул на юг и был таков.
Вначале я и сам не знал, куда лечу. И в какой-то момент даже запаниковал: смогу ли я спуститься с двухсотметровой высоты и не упасть? Однако вскоре от холода у меня свело пальцы и онемело лицо; я слегка нагнулся вперед и плавно пошел на снижение, именно так, как тренировался в подвале.
Долетев до Пауэлл-авеню, я уже знал, куда направляюсь. Через три квартала – один раз пришлось чуть подняться из-за подвешенного на проводе светофора – я взял левее и эдаким призраком подплыл к дому Энджи. У нее как раз кончалось дежурство в больнице.
Энджи задержалась почти на час. Я сидел на крыше гаража, когда появилась золотистая «Хонда» без бампера и с помятой скулой – результат моей встречи с мусорным баком при попытке уйти от полиции.
Энджи была тщательно накрашена и в зеленой юбке с цветами, которую обычно надевала на собрания в конце месяца. Только сейчас был не конец месяца.
Я сидел и смотрел, как она, стуча каблучками, идет к двери. Приходя домой, Энджи обычно сразу шла в душ.
Заняться мне все равно было нечем. Сойдя с крыши, я воздушным шариком взлетел к третьему этажу высокого узкого особнячка в викторианском стиле. В спальне у Энджи было темно. Я нагнулся к стеклу, заглянул в комнату, ожидая, что дверь вот-вот откроется. Однако Энджи уже вошла и через миг включила светильник на туалетном столике. Она посмотрела в окно, прямо на меня, и я замер, потому что от потрясения не мог шевельнуться и вдобавок онемел. Она разглядывала меня как-то устало, с полным отсутствием удивления и даже интереса. Энджи меня не заметила! Ей мешало собственное отражение в стекле. Может быть, она меня и раньше толком не видела?
Я болтался за окном, а она сняла юбку, стащила обтягивающее белье. Ванная прилегала к спальне, и Энджи как нарочно оставила дверь открытой. Через прозрачное стекло душевой кабины было видно, как она моется. Она занималась этим долго, поднимала руки, отбрасывала назад медового цвета гриву, поливала теплой водой груди. Я и раньше смотрел, как Энджи моется, но потом потерял интерес. Я надеялся, что она захочет помастурбировать душевой насадкой – она рассказывала, что подростком так делала, – увы, этого не случилось.
Вскоре окно запотело, и за ним различалось только двигающееся розовое пятно. Затем донесся голос – Энджи говорила по телефону. Спрашивала кого-то, зачем заниматься учебой в субботу вечером. Сказала, что ей скучно, и хорошо бы порезвиться. В голосе явственно звучали эротические нотки.
На оконном стекле появилось и стало увеличиваться прозрачное пятно, и я опять увидел Энджи. Она сидела за маленьким столиком в обтягивающем белом топике, черных трусиках и чалме из полотенца. По телефону уже не разговаривала, играла в карты с компьютером и время от времени отправляла кому-то сообщения. И пила из бокала белое вино. Я смотрел, как она пьет. В кино извращенцы подглядывают за красотками, щеголяющими в дорогом нижнем белье, но и так неплохо: губки касаются бокала, тонкая полоска трусиков на белой попке…
Энджи улеглась в постель, включила маленький телевизор, стала щелкать пультом. Выбрала передачу, где сношались тюлени. Самец забрался на самку и трудился вовсю, трясся и колыхался.
– Энджи!
Она даже не сразу поняла, что что-то услышала. Потом села, подалась вперед и прислушалась. Я опять позвал. Энджи захлопала глазами. Словно не желая верить, она повернулась к окну, но меня опять не заметила, – пока я не постучал в стекло.
Энджи нервно дернулась. Рот раскрылся в беззвучном крике. Она встала и негнущимися ногами пошла к окну. Посмотрела. Я приветственно помахал. Энджи глянула вниз, ожидая увидеть лестницу, подняла глаза на меня. Пошатнулась, ухватилась за край столика.
– Открой, – попросил я.
От волнения она не сразу справилась с задвижкой.
– Боже мой. Боже мой. Боже мой. Как у тебя так получается?
– Сам не знаю. Позволь войти?
Я оперся на подоконник, развернулся, так что одна рука была в комнате, а ноги снаружи.
– Не могу поверить, – сказала она.
– Это правда.
– Но как?
– Не знаю. Честно. – Я поднял с полу накидки. – Так уже однажды было. Давно. Помнишь мое больное колено и шрам на груди? Я еще рассказывал, что упал с дерева.
Лицо Энджи выражало удивление… и понимание.
– Это когда ветка сломалась, а ты не упал. То есть не сразу. Остался в воздухе. Ты был в волшебной накидке и потому не упал.
Она все знала! Знала, а ведь я ей не рассказывал. Выходит, я умею летать, а она – читать мысли?
