И только мальчик чувствовал себя непринужденно; он стянул куртку и повесил на крючок на стене.
Элинджер поспешил кашлянуть, чтобы его заметили. Когда людям нужно выбирать – сохранить душевное равновесие или сохранить лицо, стараются сохранить лицо. Он сложил ладони и постарался улыбнуться ободряющие и ласково, как родной дедушка. Эффект, однако, получился отрицательный. Ростом за два метра, с впалыми висками, Элинджер был бледный, как покойник. Зубы (собственные, несмотря на восемьдесят лет) – мелкие, темные и словно подпиленные напильником, тоже производили неприятное впечатление.
Отец семейства чуть съежился. Женщина инстинктивно взяла ребенка за руку.
– Добро пожаловать. Я – доктор Элинджер.
– Здрасте, – сказал отец. – Извините за беспокойство.
– Ну что вы. У нас открыто.
– Ясно. Отлично. И как вы…
Посетитель начал бодренько, но вдруг умолк, словно забыл, что хотел сказать.
Инициативу перехватила жена.
– У вас какая-то выставка? Нам говорили, здесь научный музей…
Элинджер снова одарил их улыбкой, отчего у отца нервно дернулся правый глаз.
– Вы неверно расслышали. Не «научный музей», а «необычный музей». Это музей тишины.
– Вот как? – удивился отец.
Мать нахмурилась.
– А по-моему, я как раз сейчас ослышалась.
– Да ладно, мам! – Мальчик выдернул из ее ладони свою. – Давай, уже, пап. Я хочу посмотреть. Мне интересно.
– Прошу. – Элинджер отступил назад и сделал приглашающий жест костлявой рукой. – Буду рад провести для вас экскурсию.
Жалюзи были опущены, и в комнате, отделанной панелями красного дерева, стоял полумрак, словно в театре за миг до поднятия занавеса. Только экспонаты освещались небольшими светильниками, вмонтированными в потолок. На этажерках и постаментах сверкали тщательно отполированные запечатанные стеклянные сосуды, похожие на лабораторные, и от их блеска окружающая полутьма казалась еще темнее.
К каждому сосуду прилагался стетоскоп. Мембрана крепилась на стекле прозрачным клеем. Вероятно, посетителям нужно было слушать.
Мальчик пошел вперед, за ним родители, за ними Элинджер. Перед первым экспонатом они остановились. То была колба на мраморном постаменте у входа в зал.
– Да тут нет ничего, – удивился мальчик. Прищурившись, он оглядел другие сосуды. – И в тех тоже нет. Они все пустые…
– Ха-ха! – невесело сказал отец.
– Не совсем пустые, – возразил Элинджер. – Каждый сосуд тщательно запечатан. И в каждом хранится чей-то последний выдох. У меня самая крупная в мире коллекция предсмертных выдохов, больше сотни. В некоторых сосудах содержатся предсмертные выдохи весьма известных людей.
Теперь засмеялась женщина. По-настоящему, не притворно, и прикрыла рот ладошкой. Элинджер улыбнулся. Свои экспонаты он показывал уже много лет, и никакой реакцией его было не удивить.
Зато мальчик уставился на стоявший перед ним сосуд расширенными глазами и взял в руки наушники устройства.
– А это что?
– Смертоскоп. Очень чувствительный. Можете надеть, – и услышите последний выдох Уильяма Р. Сида.
– А он знаменитый? – спросил мальчик.
Элинджер кивнул.
– Был, в свое время. Как многие преступники. Сид сорок два года назад сел на электрический стул. Я лично подписывал свидетельство о смерти. В моем музее он занимает почетное место. Именно его предсмертный выдох был первым, который я сохранил.
Женщина к этому моменту успокоилась, хотя еще прижимала к губам носовой платок, словно никак не могла сдержать веселья.
– А что он сделал? – спросил мальчик.
– Душил детей, – ответил Элинджер. – Держал их в морозильной камере и время от времени доставал полюбоваться. Чего только люди не коллекционируют.
Элинджер склонился рядом с мальчиком и тоже смотрел на сосуд.
– Если хочешь, послушай.
Мальчик надел наушники, не отводя внимательного взгляда от посверкивающей колбы. Некоторое время он тщательно прислушивался, затем нахмурился.
– Ничего не слышно.
– Подожди. Тишина бывает разная. Молчание морской раковины, затишье после выстрела… Твоим ушам нужно сначала привыкнуть. А потом ты услышишь. Почувствуешь последнее молчание.
Мальчик наклонил голову и зажмурился. Взрослые внимательно смотрели на него.
Вдруг он распахнул глаза, и его пухлое личико оживилось.
– Услышал? – спросил Элинджер.
Мальчик снял наушники.
– Похоже на икание, только как бы наизнанку. Понимаете, как-то так, – и он тихонько втянул воздух.
Элинджер потрепал его по голове и выпрямился.
Мать промокала глаза платочком.
– Вы доктор? – поинтересовалась она.
– На пенсии.
– Вам не кажется, что это антинаучный подход? Если вам и удастся поймать чуточку окиси углерода, который кто-то выдохнул…
– Двуокиси, – уточнил Элинджер.
– Звуков он не издаст. Нельзя сохранить звук последнего выдоха.
– Нельзя. Но здесь хранится не звук, а некое молчание. Молчание бывает разное. Вот у вашего мужа, когда он доволен, одно молчание, а когда злится – другое, верно? И вы прекрасно различаете эти особые оттенки тишины.
Муж разглядывал колбу на столике у стены рядом с мягким диванчиком.
– А как вы их собираете?
– С помощью аспиратора. Маленький насос втягивает выдох в сосуд, у которого внутри вакуум. У меня, в моем докторском чемоданчике, всегда такой есть, на всякий случай. Я его сам сконструировал, хотя подобными приспособлениями пользовались еще в начале девятнадцатого века.
– Здесь написано «По», – заметил мужчина, указывая пальцем на желтоватую карточку перед сосудом.
– Да. – Элинджер застенчиво кашлянул. – Последние выдохи стали предметом коллекционирования, как только появились необходимые приспособления. Данный экспонат, признаюсь, обошелся мне в двенадцать тысяч долларов. Я купил его у праправнука врача, который присутствовал при смерти Эдгара По.
Женщина опять засмеялась.
Элинджер терпеливо продолжил:
– Деньги, конечно, огромные, но оно того стоит. Недавно в Париже Скримм заплатил за последний выдох Энрико Карузо в три раза больше.
Мужчина потрогал смертоскоп.
– Иное молчание прямо-таки наполнено чувством, – заметил Элинджер. – Сразу представляется, как человек хотел что-то произнести. Многие, кто слушал последний выдох По, начинали ощущать непроизнесенное слово, понимать, чего он жаждал. Попробуйте, может, и вы услышите.
