Она протянула мне прозрачную отцовскую маску.
Я помедлил, вспоминая, как отпрянул от нее, увидев в гостиной, и как искажала она лицо папы, делая его холодным и зловещим. Надел маску, и она пришлась как раз впору. Я ощутил слабый запах отца – кофе и лосьон после бритья, отдающий морем, и слегка успокоился.
– Мы уезжаем с минуты на минуту, – сказала мама. – Возвращаемся домой, дождемся только, когда оценщик все осмотрит. Заходи, дело уже почти в шляпе.
Переступив порог, я остановился. Отец сидел на диване – босой, без рубашки, и его торс выглядел так, словно хирурги нанесли разметку перед операцией. Пунктирные линии и стрелки указывали на печень, селезенку и кишечник. Отец без всякого выражения уставился в пол.
– Папа… – окликнул его я.
Он поднял взгляд, посмотрел на меня, потом на маму. Его глаза были по-прежнему пусты.
– Тссс, – прошептала мама. – Папа занят.
Справа застучали каблучки, заставив меня обернуться. Оценщица выходила из родительской спальни. Я почему-то думал, что придет мужчина, однако увидел женщину средних лет в твидовом пиджаке и ниточками седины в волнистых светлых волосах. У нее были строгие благородные черты лица, высокие скулы и выразительный изгиб бровей, словно у знатной английской дамы.
– Что-нибудь приглянулось? – спросила мама.
– Есть несколько чудесных вещиц, – ответила женщина, мельком глянув на обнаженный торс отца.
– Хорошо, – сказала мама. – Прошу извинить. – Она слегка ущипнула меня за руку и скользнула в сторону, шепнув: – Держи оборону, малыш. Я на минутку…
Прохладно и вежливо улыбнувшись оценщице, мама скрылась в спальне, и мы остались втроем.
– Я так расстроилась, услышав, что Аптон умер, – заговорила оценщица. – Наверное, ты по нему скучаешь?
Я не ожидал такого вопроса и даже слегка испугался. Может быть, меня смутил ее тон – не слишком сочувствующий, скорее любопытный. Похоже, оценщице хотелось посплетничать о чужом горе.
– Ну… наверное. Мы были не очень близки, – ответил я. – По-моему, дед хорошо пожил.
– Не сомневаюсь, – откликнулась женщина.
– Если моя жизнь сложится хоть вполовину так удачно, как у него, я буду счастлив.
– Так и будет, – кивнула она, положила руку на загривок отца и начала нежно его массировать.
Ее жест был настолько интимным, небрежным, что у меня внутри все перевернулось. Я отвел взгляд в сторону – а куда было деваться – и задержал его на зеркале. Кто-то слегка раздвинул занавеси, и в образовавшейся щелке мелькнуло отражение женщины из колоды – дамы пик в нарисованном на теле черном платье, стоящей подле отца. Высокомерный прищур ее агатовых глаз заставил меня в тревоге отвернуться, посмотрев на диван. Отец сидел с мечтательной улыбкой, расслабившись, а руки женщины поглаживали его плечи. Оценщица изучала меня сквозь щелочки полуприкрытых век.
– А ведь это не твое лицо, – заметила она. – Лиц изо льда не бывает. Ты что-то скрываешь?
Отец перестал улыбаться и выпрямился, выскользнув из рук оценщицы.
– Вы ведь посмотрели все, что собирались? – спросил он. – Уже определились?
– Пожалуй, начну с того, что находится в гостиной, – ответила женщина, вновь нежно опустив руку папе на плечо. – Я смогу взять все, что захочу, не так ли? – сказала она, поигрывая завитками папиных волос.
Мама вышла из спальни с двумя чемоданами, воззрилась на оценщицу, задержавшую ладонь на папиной шее, и с удивленным смешком – вот как? – четким шагом прошла к двери.
– Берите что угодно, – сказал папа. – Мы согласны на сделку.
– Кто бы не согласился? – заметила оценщица.
Мама поставила один из чемоданов у моих ног и кивнула, предлагая мне его подхватить. Выйдя на крыльцо, я оглянулся. Оценщица склонилась над диваном. Отец запрокинул голову; они целовались. Мама вышла на улицу, захлопнув за собой дверь.
Мы прошли в сгущающейся темноте к нашей машине. На лужайке перед домом сидел мальчик в белой ночной рубахе. Велосипед валялся в траве, а мальчик, сжав в руке острый обломок рога, обдирал кролика. Живот зверька был вскрыт; оттуда шел теплый пар. Глянув на нас, парнишка ухмыльнулся, показав розовые от крови зубы. Материнская рука обняла меня за плечи.
В машине она содрала с себя маску, швырнув ее на заднее сиденье. Я свою снимать не стал. От нее пахло папой.
– Мы уезжаем? – спросил я. – Папа разве не с нами?
– Нет, – вздохнула мама, заводя двигатель. – Папа останется здесь.
– Как же он попадет домой?
Мама искоса глянула на меня, печально улыбнувшись. Небо стремительно мрачнело; облака окрашивались в обжигающий глаз пурпур. В машине было совсем темно. Обернувшись, я уставился на исчезающий между деревьев коттедж.
– Сыграем? – предложила мама. – Притворимся, что ты никогда не знал своего папу. Допустим, он ушел от нас, когда ты еще не родился. Можно сочинять про него маленькие интересные истории. У него есть татуировка «Верен долгу» – осталась от службы на флоте, и еще одна – синий якорь. Эту…
Ее голос прервался, словно ей не хватало воздуха.
– …эту татуировку он сделал, когда работал на буровой.
– Точно, – засмеялась она. – Еще вообразим, что шоссе, по которому мы едем – волшебное. Дорога забвения. Пока доберемся до дома, оба поверим в то, что он бросил нас до твоего рождения. Все остальное – сон, просто очень яркий. В любом случае выдуманный мир лучше, чем ныне нас окружающей. Папа любил тебя больше жизни, на все был для тебя готов, но… можешь ли ты вспомнить о нем хоть что-то интересное?
Я вынужден был признать, что нет.
– А знаешь, чем он зарабатывал на жизнь?
И вновь пришлось покачать головой – не знаю. Вроде бы страхование?
– Ну что, хорошая игра? – усмехнулась мама. – Кстати, об играх. Карты еще у тебя?
– Карты? – переспросил я, запустив руку в карман куртки.
– Держи их при себе. Это выигрышная комбинация. Король Медяков и Дама Простыней. Молодец, что не выбросил. Вот что я тебе скажу: приедем домой – позвони Мелинде. – Она снова улыбнулась, похлопав себя по животу. – У нас еще будут отличные деньки, малыш.
Я пожал плечами.
– Кстати, маску можно снять. Впрочем, если нравится – оставь. Нравится?
Я откинул солнцезащитный козырек, открыв зеркальце, и изучил свой новый образ – искаженные ледяной маской размытые черты.
– Нравится, – ответил я. – Это и есть мое настоящее лицо.
Добровольное изгнание
Перевод Александры Панасюк
Не могу сказать, для кого я пишу, найдется ли тот, кто рано или поздно сможет это прочитать. Не для полиции в любом случае. Я не знаю, что случилось с моим братом, и не смогу сообщить, где он. Ничего из того, что я намерен рассказать, не поможет его найти.
