Вход в картонные катакомбы Морриса на этот раз начинался от самого подножия лестницы. Им служила вытянутая, больше метра высотой, коробка, лежавшая на боку так, что клапаны ее были раскрыты наподобие двустворчатых дверей. Отверстие занавешивал лоскут черного муслина, прибитый степлером изнутри. Откуда-то эхом неслись низкие, вибрирующие звуки музыки. Густой баритон распевал слова детской песенки: «Муравьи идут строем один за одним, ура! Ура!» Через несколько секунд я сообразил, что музыка доносится откуда-то из переплетения туннелей.
Я был в таком изумлении, что даже перестал злиться на Морриса за кражу фото Минди Акерс. Я говорить от изумления не мог. Первым подал голос Эдди:
– Ни фига себе луна! – обалдело произнес он, не обращаясь ни к кому конкретно. – Ну, Моррис, гений ты хренов!
Брат стоял справа, лицо его было приветливо, глаза блуждали по извивам раскинувшейся перед нами постройки.
– Я добавил твое фото в галерею, тут, в крепости. Не знал, что оно тебе еще нужно. Можешь забрать.
Эдди искоса глянул на него и расплылся в улыбке.
– Спрятал, значит? Чтобы я поискал? Какая ж ты задница, Морри!
Он сбежал с последних трех ступенек, почти танцуя, на манер Джина Келли
[22].
– Где у тебя галерея? Вон там, где месяц?
– Нет, – ответил Моррис. – Туда не ходи.
– Ну да, – хохотнул Эдди. – Конечно. Что еще ты там развесил в галерее? Развороты из журналов? Устроил себе укромный уголок? Дрочишь там помаленьку?
– Больше ничего не скажу. Не хочу испортить сюрприз. Залезь сам и погляди.
Эдди взглянул на меня. Я не знал, что сказать, но удивился охватившему меня странному азарту с тонкой примесью тревоги. Я и хотел, и боялся увидеть, как он исчезнет в безумной и гениальной постройке Морриса. Эдди тряхнул головой, будто говоря: «Что за хрень!», а потом опустился на четвереньки возле отверстия. Меня поразил почти детский задор на его лице, я даже растерялся – сам-то я никогда не чувствовал желания лазать в темных, тесных переходах Моррисовых построек.
– Ползем со мной, – распорядился Эдди. – Вместе поищем.
Я кивнул, слабея – в языке нашей дружбы по-прежнему не было слова «нет», – и начал спускаться. Эдди откинул в сторону черный лоскут, и из округлого туннеля – картонной трубы футов трех в диаметре – громче зазвучала музыка: «Муравьи идут строем три на три, ура! Ура!» Я шагнул на пол с последней ступеньки, нагнулся было, чтобы нырнуть в лабиринт, и тут Моррис взял меня за запястье – неожиданно крепко.
Эдди больше не оборачивался и не видел, как мы застыли.
– Жуть какая! Беру подсказку! – крикнул он.
– Двигайся в сторону музыки, – ответил Моррис.
Голова Эдди опустилась и поднялась в неторопливом кивке, как будто именно такого ответа он и ожидал. Он еще раз всмотрелся в длинный, темный, круглый туннель и, словно червяк, вполз внутрь.
– Не надо тебе за ним, – как-то очень буднично объяснил Моррис.
– Эдди! – вдруг окликнул я, уколотый необъяснимой тревогой. – Погоди минуту, вернись!
– Темень-то какая, мать твою, – пробормотал он, как будто не слыша меня. И я вдруг понял, что он меня действительно не слышит, во всяком случае, с той секунды, как сунул голову в Моррисов лабиринт.
– Эдди! – завопил я. – Не лезь туда!
– Жалко, впереди окна нет… – бормотал Эдди сам себе. – Ладно, накроет паника – просто встану на ноги и развалю все к чертовой бабушке. – Он глубоко вздохнул. – Вперед.
Лоскут муслина скользнул по его ногам, и Эдди исчез.
Моррис отпустил мою руку. Я оглянулся на него, но он смотрел на раскинувшуюся перед нами крепость. Я слышал, как Эдди, удаляясь, шуршит в туннеле: вот он добрался до конца и попал в огромную коробку больше метра в высоту и около полуметра в ширину. Там он, похоже, врезался плечом в стенку, и коробка слегка зашаталась. Один коридор вел из нее влево, другой – вправо. Эдди выбрал тот, что в общем и целом шел в сторону месяца. С последней ступеньки лестницы я мог следить за его продвижением – коробки покачивались и шуршали. В какой-то момент я на пару минут потерял его из виду, пока вдруг не услышал, как он, постукивая по жесткому пластику, пропел:
– А я вас ви-ижу!
Оглядевшись, я заметил Эдди за окошком в форме звезды. Он ухмыльнулся, открыв щель между зубами, как у Дэвида Леттермана
[23], и показал мне средний палец. Огненный свет лавовой лампы мерцал и колыхался вокруг него. Потом он пополз дальше. Больше я никогда его не видел.
Эдди ломился в дальний угол подвала, в сторону месяца. Сквозь несмолкавшую, глуховатую музыку – «…вниз, в глубину, убежать, от дождя…» – было слышно, как он задевает стенки лабиринта. Коробки ходили ходуном. В какой-то момент он явно наткнулся на пузырчатую пленку, которой был выстлан пол одного из туннелей. Пластиковые пузырьки захлопали с резким щелканьем, как связка дешевых петард, и я услышал, как Эдди рявкнул:
– Черт!
После чего я снова его потерял. Потом он прорезался откуда-то справа с возгласом:
– Дерьмо!
И впервые в его тоне мне почудились скрытое раздражение и нехватка воздуха.
А еще через секунду у меня ослабели колени, голова закружилась от дезориентации, потому что слева, будто Эдди перенесся на сотню футов за один миг, я услышал его ворчание:
– Уродский тупик!
И снова я не понял, куда он делся. Минута пробегала за минутой, ладони у меня вспотели, руки сжались в кулаки, я затаил дыхание.
– Эй… – донесся откуда-то издали, со стороны месяца, голос Эдди, показавшийся мне дрожащим и неуверенным. – А кто это тут ползает, кроме меня?
И наступила тишина. К этому времени песня доиграла до конца. А потом пошла по кругу, с первого куплета. Я прислушался к словам – всерьез прислушался. Они звучали не так, как нас учили когда-то в летнем лагере. Низкий голос надрывно выкрикивал:
– «Муравьи идут строем два на два. Ура! Ура!
Муравьи идут строем два на два. Ура! Ура!
Муравьи идут строем два на два,
Плато Ленг они перешли сперва,
А потом спустились вниз!»
В той версии, которую помнил я, один мурашка остановился, чтобы вытряхнуть камешек из ботинка. Да и вообще, мурашки сейчас бегали по мне – оттого, как закольцевалась песня.
– Что с кассетой? – спросил я у Морриса. – Как она может играть только одну мелодию?
