У подножия лестницы стояла кабинка. В окна был виден заваленный бумагами стол. За ним сидел коренастый чернокожий мужчина в зеленом комбинезоне и листал «Уолл-стрит джорнэл». Он заметил, как я подошел к шкафам, вышел, подал мне крепкую мозолистую руку. Джордж Прайн, старший охранник. Прайн показал мне шкафчик Морриса и встал в нескольких шагах позади меня, скрестив руки на груди и наблюдая, как я осматриваю вещи.
– Славный у вас парнишка, – сказал Прайн, как будто Моррис был мне сыном, а не братом. – То и дело улетал в свои миры, конечно, но тут это дело обычное. А насчет работы был молодец. Не так чтоб явился – и сидит, ботинки шнурует и с другими парнями языком чешет, как некоторые. Нет, ваш как пробил карточку, так и вкалывает.
В шкафчике Морриса нашлись спортивный костюм, ботинки, зонт и тонкая потертая книжка под названием «Плоский мир»
[25].
– А вот закончит работу – и совсем другая история. Возился здесь часами. Как заведется со своими коробками, так обо всем забывает, даже обед мог пропустить, если я не напомню.
– Что?! – переспросил я.
Прайн усмехнулся, чуть лукаво, будто не верил, что я не понимаю, о чем он. Прошел за сетчатую перегородку и щелкнул выключателем. Свет залил вторую половину подвала. За сеткой оказалась обширное, ничем не занятое пространство, лишь по потолку над ним разбегались трубы и воздуховоды. Все оно было застроено коробками, образовавшими что-то вроде разбухшего, запутанного детского городка, с по меньшей мере четырьмя входами, туннелями, желобами и странной формы окошками. Снаружи городок был разрисован живыми изгородями и волнующимися по ветру цветами, над которыми вились божьи коровки размером с десертную тарелку.
– Я все думаю ребятишек своих сюда привести, – сказал Прайн. – Пусть полазят. Восторг будет полный.
Я повернулся и пошел к лестнице. Меня трясло, я с трудом дышал. Проходя мимо Джорджа Прайна, я, повинуясь импульсу, схватил его за предплечье и сжал, возможно, сильнее, чем собирался.
– Держите детей подальше отсюда, – просипел я полузадушенным шепотом.
Прайн взял меня за запястье и аккуратно, но твердо снял мою руку. Его глаза изучали меня внимательно и настороженно, как змею, которую он поймал в зарослях и держит за шею позади головы, чтобы не укусила.
– Да ты не лучше братца, – сказал он наконец. – К нам не думаешь переехать?
* * *
Я изложил эту историю так подробно, как только мог, и теперь жду и надеюсь, что моя откровенность поможет загнать Эдди Прайора обратно в подсознание. Удастся ли вернуться к безобидным привычкам и бездумной рутине: урокам, бумагам, чтению, работе на кафедре английского? Кирпичик за кирпичиком…
Но не все провалы можно заделать. Раствор давно высох, да и стена была так себе. Я куда худший строитель, чем брат. Последнее время я часто наведываюсь в библиотеку родного города, Фэллоу, изучая микрофиши старых газет. Ищу статью, какой-нибудь краткий отчет про аварию на шоссе-111, вызванную падением кирпича на лобовое стекло «Вольво». Был ли кто-нибудь серьезно травмирован? Или убит? Незнание когда-то стало моим убежищем. Теперь оно кажется невыносимым.
А может быть, все сведется к тому, что пишу я для кого-нибудь еще. Как-то мне пришло в голову, что Джордж Прайн прав. Пожалуй, мне стоит показать эту историю Бетти Милхаузер, бывшему опекуну Морриса.
Если я переселюсь в Уиллбрук, я, по крайней мере, буду как-то связан с братом. Мне бы хотелось чувствовать связь с кем-то или чем-то. Я мог бы занять его комнату. Выполнять его работу. Пользоваться его шкафчиком.
А если этого не хватит – если таблетки, терапия и уединение не спасут меня от себя самого, – всегда остается еще одна возможность. Пока Джордж Прайн не разобрал последний лабиринт Морриса, я в любой день смогу залезть внутрь и закрыть за собой створки. В семьях чего только не водится. Даже привычка теряться.
Сейчас, однако, я эти записи отложу. Засуну в конверт из оберточной бумаги и спрячу в нижний правый ящик письменного стола. Забуду о них, попытаюсь восстановить свою жизнь, какой она была до исчезновения Морриса. Не стану спешить. Пока что я еще держусь, протискиваясь сквозь мрак, сквозь тесный туннель собственных воспоминаний. Кто знает, что лежит за следующим поворотом? Быть может, окно, за которым раскинулось целое поле подсолнухов…
Выражение признательности
Перевод Виталия Тулаева
Впервые эту книгу издали в Англии, в «PS Publishing». Нижайший поклон тем, кто посвятил себя первому изданию: Кристоферу Голдену, Винсенту Чонгу и Николасу Джеверсу. Впрочем, особую благодарность и любовь я обязан выразить моему издателю – Питеру Гроутеру, который дал шанс «Призракам двадцатого века», не зная обо мне ничего; однако мои рассказы ему понравились.
Спасибо редакторам, годами поддерживающим меня: Ричарду Чизмару, Биллу Шаферу, Энди Коксу, Стивену Джонсу, Дану Яффе, Джейн Кавелос, Тиму Шеллю, Марку Апельману, Роберту О. Гриеру-младшему, Эдриан Бродо, Уэйну Эдвардсу, Фрэнку Смиту и Терезе Фокариль. Прошу прощения, если кого-то забыл. Особая признательность Дженнифер Брель и Джо Флетчеру, редакторам из «William Morrow & Gollancz», лучшим редакторам на свете.
Благодарю моего веб-мастера Шейн Леонард. Не забуду и о моем агенте – Микки Чоэйте, который вел от моего имени все переговоры. Спасибо родителям, брату и сестре, а также жене и детям: Леоноре и обоим мальчикам.
Читатель, я помню о тебе: спасибо, что ты покупаешь эту книгу, предоставляя возможность несколько часов подряд шептать тебе на ухо мои сочинения.
Джин Вулф и Нил Гейман вставляли повествование прямо в предисловие, однако не уверен, что кто-то до меня прятал рассказы в выражениях признательности. Наверное, я стану первым. Не вижу иного способа поблагодарить вас за интерес к книге.
Пишущая машинка Шахерезады
Сколько Елена себя помнила, столько ее отец по вечерам после работы спускался в подвал и сидел там, покуда не испишет три листа на жужжащей электрической машинке «Селектрик», выкупленной у колледжа. Тогда он еще верил, что однажды станет знаменитым писателем.
Через три дня после его смерти дочь, как обычно вечером, услышала в подвале треск пишущей машинки: та взорвалась пулеметной очередью, за которой последовала задумчивая тишина, разбавленная настойчивым гудением.
Елена на ватных ногах спустилась по лесенке в темноту. Жужжание заполнило затхлую темноту подвала – казалось, мрак пронизан электричеством, как бывает перед грозой. Она включила лампу на столе рядом с машинкой, и та повторила дробь. Елена взвизгнула, а потом снова не удержалась от крика, поняв, что клавиши печатают сами по себе, стуча хромированными литерами по пустому черному валу.
Елена едва не упала в обморок, а на следующий день привела в подвал мать, и теперь та чуть не лишилась чувств. Как только машинка включилась и начала печатать, мать вскинула руки и закричала. Ноги вдовы подкосились, и, не подхвати ее Елена, она точно рухнула бы на пол.
