– Я хочу домой! – Казалось, девочка вложила в срывающийся голосок все мужество, какое наскребла в своем маленьком дрожащем сердце.
– А пулю в лоб не хочешь?
После протяжного крика Александр распахнул дверь.
Не меньше десяти девочек забились в угол, поджав колени, прижавшись друг к другу. Их большие от ужаса глаза были устремлены на парня в военной форме.
– Прекратите это!
Александр забежал в комнату, но его присутствия будто никто не замечал. Все с той же безысходностью и отчаянной мольбой смотрели дети в лицо военного. Услышав приказ, тот не обернулся: все продолжал целиться в детей. Его палец плотно лег на спусковой крючок. Лицо скрывал капюшон.
– Послушайте… – Александр встал перед ним.
От увиденного он лишился дара речи. Ужас холодными мурашками пробежал по его телу от макушки до пят. Он неуклюже шагнул назад, оступился и упал в сторону детей, но вместо них на полу оказалась большая лужа крови, покрывшая его спину и ноги. Александр вскрикнул и попытался вскочить, но ноги его будто онемели, а увязшие в крови руки приросли к полу. Он оглядывался в поисках девочек. Вокруг были лишь голые стены, забрызганные кровью. Дверь исчезла, словно ее не бывало. В комнате остались лишь они: Александр и его призрачное отражение в военной форме. Оно откинуло ружье и опустилось на колени. Зверское выражение его осунувшегося лица было еще больше искажено такой отвратительной улыбкой, какую Александр никогда не представлял на своем лице.
– Еще теплая, да? – Отражение встало и наступило на грудь Александра с такой силой, словно хотело сломать ему кости. Но вместо этого тот начал погружаться в лужу.
– Прекрати! Что ты такое?! – Теплая кровь уже касалась ушей Александра.
– Не надрывайся ты так. – Его голос был не менее мерзким, чем улыбка, и слышался будто в замедленной перемотке, звучал повсюду.
Кровь уже коснулась щек. Александр вздохнул последний раз, прежде чем кровь полностью скрыла его под собой.
– Александр! – прозвучало извне. Зов был поначалу тихим, а затем прогремел как гром под покровом глубокой ночи: – Александр!
Первое, что он почувствовал: щеки, мокрые от жгучих слез, холодная влажная подушка под виском и теплые руки, ухватившие его за плечи.
– Александр, проснись!
Это уже нельзя было сравнить с громом. Это была жалобная мольба, искренняя просьба, пропитанная любовью и волнением. Вместе с тем Александр слышал крики и даже не сразу понял, что они принадлежат ему самому. Он с трудом открыл слипшиеся глаза и увидел перед собой обеспокоенного Каспара, окаймленного светом настенной лампы.
– Слава богу. – Шульц стер слезы с его щек, помог сесть и пристроил подушку за спиной. – Тебе снился кошмар? Вот, держи.
Перед лицом Александра возникла кружка воды. С вздрагивающими от всхлипов плечами и небывалой жадностью он отпил из нее и подал обратно Каспару.
– Я так больше не могу. – Бесцветный голос медленно перерос в вопль, то нарастающий, то от сбившегося дыхания срывающийся на шепот: – Не могу! Я этого не вынесу! Это выше моих сил, Каспар, я себя сильно переоценил! Вчера привезли пленных. Никому не пожелаю испытать тот животный страх, который был высечен на их побелевших лицах! Они смотрели на меня с такой мольбой, ругались, отчаянно кричали и умоляли отпустить их. А я стоял на железном балконе и по приказу Делинды лишь наблюдал за ними. Я смотрел, как их уводят в коридор: кого в пыточные, кого в камеры! И они снимали это! Они хотели, чтобы весь мир видел нашу неприкрытую чудовищную жестокость, которой не найти никакого оправдания. Знал бы ты, как душили меня слезы! Я был так слаб, что невольно жмурился и хватался за перила, лишь бы не упасть. А Робин! Она не смогла сдержать слез. Ее лицо было каменным, но слезы все текли и текли, даже когда все закончилось и мы ушли, слыша противный смех наемников снизу.
Лишь под утро я смог уснуть. Мне снилось… как меня забрали какие-то люди. Всех моих знакомых и друзей загнали в ангар, меня схватили и сказали: «Ты пойдешь с нами. Ты же не хочешь, чтобы тебя расстреляли, как их?» Они затолкали меня в машину. Отъезжая, я слышал выстрелы. Они убивали дорогих мне людей. Затем они вживили мне что-то в шею и сказали, что через четыре часа эта штука сотрет всю мою память. Уничтожит всю мою жизнь, чтобы они могли отстроить ее заново, используя меня в своих целях. Они разрешили мне написать одному человеку, и я без раздумий выбрал тебя. Я пытался написать тебе, отправить голосовые сообщения, но я просто плакал от осознания, что через четыре часа моя жизнь будет окончательно разрушена. Что я больше не увижу тебя и даже не вспомню. О, Каспар!
Александр прильнул к плечу Шульца, который горячо его обнял. В его тесных объятиях Александр чувствовал себя надежно скрытым от бед, в безопасности, какую ему не подарил бы ни один стальной бункер и ни одна элитная охрана в мире.
– Я больше так не могу! Меня посещают мысли о суициде. Мучают навязчивые идеи и тревога. Порой я начинаю задыхаться. Появляется тяжесть в сердце, которая преследует меня целый день, пока я не усну. Мне стало невыносимо жить. С чувством вины, с грузом преступлений, с осознанием горя и зла, которые я, не желая того, причинил, причиняю и еще причиню людям. Я ненавижу себя и свою жизнь.
Каспар поглаживал его по голове.
– А эти препараты притупляют мою боль…
– Препараты? Тебе что-то прописали? – Каспар спрашивал спокойно, убаюкивающим голосом, не передавшим его истинного беспокойства, но Александр почувствовал, как вздрогнул Шульц.
– Нет, сам купил, в интернете о них прочитал, – ответил он спокойнее. – Боль никуда не исчезает. Она словно стучится в закрытые двери, пытается их выломать, чтобы добраться до меня, но не может. Я чувствую силу каждого удара. Они разносятся как эхо. Но мне уже не так больно. И все же… – Александр всхлипнул. Дрожь мучила его колени. – Я больше не могу. Я больше не справляюсь со своими эмоциями. Стоит переступить порог твоего дома, как слезы начинают душить меня. Уходя, я никогда не уверен в том, что вновь увижу тебя, и потому обнимаю как в последний раз. Я больше не могу так, Каспар – проживать каждый счастливый момент как последний и готовиться к худшему. Как я устал! Боже, как устал!
– Александр, – Каспар сглотнул вставший в горле ком, – сколько же боли ты вынес и выносишь до сих пор. Ты не обязан столько страдать ради… других.
Александр поднял голову с его плеча и взглянул на него покрасневшими глазами. Щеки его были румяными, но сухими, а в глазах поселилась тень настороженности и давно неутихающего страха, ставшего, казалось, естественной чертой его сущности.
– «Ради других»? Ты о чем?
Набравшись смелости, Каспар признался:
– Я знаю, почему ты участвуешь в этом. – Нежно проведя рукой по щеке Александра, он убрал прядь его взлохмаченных волос за ухо. – Цена слишком высока для нас обоих. Для всех. Дело даже не в людях, а в тебе. Ведь ты очень страдаешь.
