Так откуда же взялся пессимистический эмоциональный фон песен The Mamas & The Papas, включая и «California Dreamin’»? Как кажется – из сочетания двух факторов. Во-первых, это сложные, запутанные, токсичные, как сегодня бы сказали, отношения внутри группы – захватывающее антифонное пение в главной песне ансамбля звучит как их метафора: этим людям, мягко говоря, было что сказать друг другу. А во-вторых, это некое, вроде бы совсем небольшое, но трагическое, безнадёжное несовпадение The Mamas & The Papas с окружающим их культурным контекстом. Вспомним основную эмоцию «California Dreamin’»: авторы песни застряли в промозглом Нью-Йорке и мечтают о калифорнийском лете – то же ностальгическое томление, транслированное здесь не только в тексте, но и в мелодии, и в аранжировке, характерно и для других ранних песен группы. Не в том ли дело, что эпоха, глашатаями которой предстояло стать «мамам и папам», всё никак не наступала? Главный парадокс в истории The Mamas & The Papas, похоже, обнаруживается именно в этой точке: они жили и творили в полном соответствии с духом Лета Любви, но за год-полтора до его наступления – когда же оно случилось, кривая развития проекта уже неуклонно пошла вниз.
Впрочем, Джону Филлипсу еще предстояло сочинить как минимум один безусловный контркультурный гимн – правда, не для собственной группы, а для стороннего автора: «If You Go to San Francisco» Скотта Маккензи, с хипповскими «правилами жизни» внутри – «если вы пойдёте в Сан-Франциско, не забудьте заплести в волосы цветочный венок». А кроме того, The Mamas & The Papas стояли у истоков одного из первых рок-фестивалей – легендарного Monterey Pop; группа, на тот момент не покидавшая верхних строчек хит-парадов, частично оплатила мероприятие и сама на нём выступила – по горькой иронии судьбы, это оказался один из последних их концертов. Значение фестиваля в Монтерее для американского, да и мирового рок-движения трудно переоценить – собственно, за вычетом Вудстока это, пожалуй, самый знаменитый контркультурный слёт эпохи, на котором запустилось сразу несколько славных карьер и который (самое главное!) помог всем участникам процесса осознать, что они являются частью какой-то большой социальной и культурной истории, а не просто патлатыми фриками с фенечками на запястьях.
Но, поскольку The Mamas & The Papas, как и было сказано, освоили хипповский контркультурный стиль жизни несколько раньше остальных, то и с его издержками они тоже неизбежно столкнулись самыми первыми. Их вышеупомянутый ретрит на Виргинских островах (место действия было выбрано после того, как Мишель Филлипс наугад ткнула в точку на карте США) являл собой коммунальную идиллию в лучших традициях психоделической эпохи, но худой мир внутри ансамбля уже там трещал по швам, а в дальнейшем всё становилось только хуже. Все четверо участников этой вроде бы невинной, даже немного старомодной, если посмотреть их видеоролики, поп-группы на долгие годы вперёд заработали себе наркозависимость. В случае с Мамой Кэсс дело осложнялось ещё и комплексами по поводу фигуры – она периодически сажала себя на диеты, связанные с почти полным голоданием, и расшатывала таким образом и без того довольно хрупкую психику. Между Джоном и Мишель Филлипс усиливался матримониальный разлад – оба охотно ходили налево, при этом отчаянно ревнуя друг друга. Джон, скажем, имел интрижку с актрисой Миа Фэрроу, отчего как-то раз на его пороге оказалась банда гангстеров, присланная законным мужем Фэрроу, Фрэнком Синатрой. Мишель же одновременно встречалась с Джином Кларком из The Byrds и с Дэнни Доэрти; для последнего Филлипс придумал изощрённое наказание за обман – сочинил песню «I Saw Her Again Last Night» со словами «я опять встречался с ней вчера вечером // и ты знаешь, что я не должен был этого делать // отбивать её у тебя – неправильно // если бы я мог, то никогда бы так не поступил»: Доэрти вынужден был петь ее на каждом концерте.
То есть видите, как получается – сначала The Mamas & The Papas жили томительным ожиданием Лета Любви, а когда оно наступило, сама группа уже переживала и личную, и творческую осень. И ладно бы речь шла только о вредным привычках и супружеской неверности – дело в том, что когда между музыкантами нет должной химии, это сразу сказывается на творческих результатах, а когда ты обдолбан с утра до вечера, тебе, кто бы что ни говорил, намного труднее сочинить шедевр. Поэтому уже третий и четвёртый альбомы ансамбля, несмотря на наличие в них нескольких замечательных песен, – это хроника прогрессирующего упадка, а после фестиваля в Монтерее группа сподобилась ещё лишь один раз появиться на сцене в полном составе. Да, настоящий трагический финал эпохи случится чуть позже, когда актриса Шэрон Тейт и её домочадцы будут жестоко убиты членами секты Чарльза Мэнсона, но недолговечность конктркультурной утопии 1960-х ещё раньше подчеркнёт и судьба The Mamas & The Papas, так и не повторивших ни творческий, ни коммерческий успех своих ранних хитов. Кстати, по некоторым свидетельствам, Джон Филлипс мог оказаться в том самом злополучном доме кинорежиссёра Романа Полански в ночь убийства Шэрон Тейт – его звали в гости, но он был слишком пьян, чтобы приехать. Получается, в тот раз вредная аддикция спасла ему жизнь – а Полански, к слову, какое-то время думал, что Филлипс всё и подстроил в отместку за его собственную короткую интрижку с Мишель, и даже однажды приставил музыканту кухонный нож к горлу: мол, признавайся! Признаваться, к счастью, было не в чем, но в суде над бандой Мэнсона показания давали и Джон Филлипс, и Кэсс Эллиот.
Моим любимым треком с последнего прижизненного альбома The Mamas & The Papas «The Papas & The Mamas» («посмертную» пластинку «People Like Us» 1971 года, выход которой был обусловлен исключительно контрактными обязательствами, предлагаю не принимать во внимание) всегда была и остаётся песня «Twelve Thirty», в которой, по-моему, хорошо слышно и ощущение предстоящего распада группы, и горечь от не оправдавшихся ожиданий. В начале 1969 года ансамбля не стало, и его участники разошлись кто куда: Мишель Уильямс, например, затеяла в меру успешную актёрскую карьеру, а её бывший муж Джон, с которым они к тому времени успели развестись, выпустил в меру успешный сольный альбом, впрочем, не получивший толкового продолжения – идеолог и фронтмен The Mamas & The Papas слишком глубоко погрузился в наркотический ступор, из которого он выйдет лишь в 1980-е годы. Спустя 20 лет после выхода песни «California Dreamin’» Джон и Мишель в один и тот же год опубликовали свои мемуары – по остроумному замечанию одного из журналистов, они читаются как конспекты судебных показаний в бракоразводном процессе.
Из четверых «мам и пап» самая яркая карьера сложилась у Кэсс Эллиот, что и неудивительно – исполнительски она определённо была одарена больше остальных. Увы, жизнь Кэсс оборвалась раньше всех: её не стало в 1974 году, она скончалась в Лондоне, в квартире музыканта Харри Нильссона – по зловещему совпадению, спустя несколько лет в этой же самой квартире умрёт барабанщик группы The Who Кит Мун. Официальной причиной смерти Эллиот была названа сердечная недостаточность – впрочем, папарацци успели углядеть рядом с кроватью, на которой нашли тело певицы, недоеденный сэндвич с ветчиной. По этой причине злые насмешки над телосложением Кэсс (подавилась хлебом! приняла смерть от бутерброда!), увы, не утихли и после её смерти.
Глава 8. Птицы, пчелы и обезьяны
THE MONKEES
