Если всерьез проанализировать весь ход гражданской войны и одновременно ход войны захвативших власть в России большевиков с крестьянством, то становится очевидным: в основе русского крестьянского проекта было стремление сохранить традиционное для всех арийских народов семейное землепользование, то, что упомянутый выше Александр Чаянов назвал «мелкое трудовое хозяйство» и что, с точки зрения марксизма, является идеалом мелкого буржуа. В марксизме, напротив, содержался протест против частного землевладения и против торговли, рынка. Уже Владимир Соловьев обращал внимание: Николай Данилевский, связывающий особую русскую цивилизацию с русской общиной, гарантирующей крестьянину индивидуальное землепользование, право трудится вместе с семьей на своей земле, не учитывает, что и у других арийских народов, в частности, у норвежцев, пахотные земли находятся все в руках крестьян-земледельцев, что крестьянское владение землей, которым он наделяет русских, характерно и для других народов Европы, что, к примеру, в протестантской Норвегии земля принадлежит только крестьянам, которые ее обрабатывают.
Позже уже Александр Чаянов, защитник мелкого трудового крестьянства и создаваемой на этой основе добровольной кооперации обращал внимание, что на самом деле и у других народов, в Бельгии, Голландии и во Франции «мелкое трудовое хозяйство», то, что уже во второй половине XX века назовут фермерскими хозяевами, то есть семейное производство на собственной земле, становится преобладающим и вытесняет крупные капиталистические хозяйства.
[298]
Так что Игорь Шафаревич был куда ближе к русской истине, чем Сергей Кара-Мурза, когда утверждал, что именно концепция Чаянова отражала крестьянский русский проект, создавала возможность соединить произошедшие в 1917 году перемены в России с психологией, чаяниями трудового крестьянства. Только добровольная кооперация, где крестьянин в состоянии контролировать и сам процесс производства на своей земле, и результаты труда, давала возможность совместить крестьянское чувство собственности с требованиями технического прогресса. В том-то и дело, что Россия с начала XX века шла по пути Западной Европы, тех же скандинавских стран, создавая добровольную кооперацию свободных товаропроизводителей. Дело не только в том, что русская крестьянская община не несла в себе коммунистического проекта в точном смысле этого слова, но и в том, что к моменту Революции 1917 года значительная часть земли в России, одна треть, уже находилась в частном пользовании, была частновладельческой. Да и казенная земля, которая составляла вторую треть, обрабатывалась на рыночных началах.
Но меня в рамках моего исследования интересует прежде всего философия, подоплека нынешнего спора об особой русской цивилизации. Мне важно показать: в русском национальном сознании, в том виде, как оно исторически сложилось и как оно жило в мирочувствовании российского крестьянства, не было того, что стало сердцевиной, сущностью воплощенного в жизнь Сталиным коммунистического проекта, не было стремления работать на общей земле сообща, под внешним руководством во имя общей цели. Вся история XX века и особенно история войны большевиков с российским крестьянством, а также история коллективизации подтвердила правоту Василия Ключевского, утверждавшего, что в основе и русского национального характера, в основе «психологии великоросса» лежит привычка «бороться с природой в одиночку». Именно потому, что «великоросс лучше работает один, когда на него никто не смотрит, он с трудом привыкает к дружному действию общими усилиями».
[299] Русский крестьянин отчаянно сопротивлялся коллективизации, коммунизации труда на земле, а позже, проиграв борьбу за право самому работать на своей земле, всячески саботировал коллективный труд во имя общего дела.
И здесь важно понимать: вся история СССР, как это показал Игорь Шафаревич в своей книге «Русский народ в битве цивилизаций», была столкновением «двух несовместимых жизненных установок». С одной стороны – марксистской, социалистическо-коммунистической, видящей идеал в обществе, построенном как грандиозная машина из человеческих элементов. Бухарин описал его как «трудовую коалицию людей (рассматриваемых как «живые машины») в пространстве и времени…» А, с другой стороны, этому противостояло восприятие жизни крестьянина, выросшее из глубокой древности, основанное на индивидуально-творческом труде в единстве с космосом»
[300]
И, на мой взгляд, именно потому, что русский крестьянин так и не смог примириться с навязанной ему колхозной системой, не смог примирится с ролью живой машины, работающей в общем государственном механизме по общему плану, коммунистический проект за семьдесят лет своего существования так и не сумел решить продовольственную проблему. Советский проект все равно погиб бы, не будь Горбачева с его перестройкой, ибо в СССР на протяжении всей его истории существовал перманентный дефицит продуктов. Все-таки, если говорить всерьез, так и не появился советский человек, как массовое явление, который бы без оглядки, самозабвенно, с энтузиазмом трудился, воодушевленный пролетарской сознательностью, как мечтал в 1918 году Ленин. Если в условиях промышленного, машинного производства личностное отношение к выполняемой работе играло второстепенную роль, то труд на земле в СССР, его поразительно низкая продуктивность, потери урожая, составляющие более 30 %, говорят сами за себя. Как призывал сам Горбачев, производительность труда в аграрном секторе в СССР была в среднем в пять раз ниже, чем в капиталистических странах Запада.
История СССР, сталинской коллективизации, нашего колхозного строя сама по себе является той кричащей правдой, которая не оставляет камня на камне от утверждения, будто советский проект был русским проектом, будто русские сами выбрали советскую систему с ее колхозным строем.
И тут я снова не могу ничего добавить к тому, что рассказал о русском крестьянском протесте против советской коллективизации тот же Игорь Шафаревич: беспрецедентное насилие и преступления против человечности, которыми сопровождалась сталинская коллективизация села. Видит бог, различного рода колонизаторы лучше относились к покоренным народам, чем большевики, руководители советской, якобы русской власти, к своему народу. Только один документ. Из докладной записки Ягоды Сталину от 16 октября 1931 года следует, что за два года раскулачивания «на Север и в отдаленные районы страны выселено 1158986 человек. В их числе 459916 детей. Всего же выселено и переселено 1637740 человек. В первые годы депортации (1930–1931 годы) умерло 350–400 тысяч человек. В 1932–1933 годы из числа (уже) спецпереселенцев умерло 240 тысяч человек. Смертность детей была в 5–6 раз выше, чем у окружающего населения».
[301] Видит бог. Более циничных и изощренных убийц, чем руководители сталинского СССР, не было. На пленуме ЦК в январе 1933 года нарком юстиции Крыленко сокрушался, что в ходе коллективизации применение высшей меры наказания по отношению «к прихлебателям классового врага» применялось всего едва ли в 2000 случаях.
