А дальше еще страшнее: Голодомор 1932–1933 годов, унесший более 6 миллионов крестьянских жизней, из них половина – дети. На самом деле большевики были куда кровожаднее, чем нацисты, если учитывать, что здесь убивали не чужих, а своих.
Вот такой был «добровольный и спонтанный» выбор русским крестьянином общинного советского строя. Из сводок ОГПУ известно, что только в 1930 году было 13574 массовых выступлений против коллективизации. Уже в 1932 году появились «парикмахеры», в основном женщины, ножницами срезавшие колосья на кашу, и «несуны», уносившие зерно за пазухой, в карманах. Против них был направлен закон от 7 августа 1932 года, определивший «в качестве меры репрессии за хищение (воровство) колхозного и кооперативного имущества высшую меру наказания. Расстрел с конфискацией всего имущества» и только при «смягчающих обстоятельствах лишение свободы не ниже 10 лет с конфискацией всего имущества». Интересно, обращает внимание Игорь Шафаревич, что в Собрании сочинений Сталина, издававшемся уже в послевоенное время, но еще при его жизни и явно под его присмотром, указывается, что этот закон был написан им, и отмечается, в какой именно день он это сделал.
[302]
Не трудно доказать, что преступления против человечности, совершенные советской властью под руководством Сталина, и прежде всего количество людей, погибших в результате искусственного голода 1932–1933 годов (население СССР с осени 1932 года по апрель 1933 года сократилось на 7,7 миллиона человек), сопоставимы по масштабам с преступлениями гитлеровцев, совершенными на оккупированной территории с 1941 по 1944 год.
Итоги сталинской, насильственной коллективизации известны. Из крестьянского труда на обобществленной земле исчез творческий элемент, связанный с самостоятельным принятием решений, с чувством ответственности. Главной причиной упадка советского сельского хозяйства была незаинтересованность крестьянина в результатах своего труда. Именно потому, что русский крестьянин был по своей природе частник, единоличник, он не хотел с полной отдачей сил работать на обобществленной земле, на абстрактное общее благо.
§ 2. Продовольственный кризис в СССР накануне распада страны
Есть что-то нарочито циничное, типично советское в отношении Сергея Кара-Мурзы к историческим фактам, к правде о том, как строился социализм, к правде о советском образе жизни, о советской экономике, о ее реальных достижениях. Когда я читаю текст Сергея Кара-Мурзы, посвященный реалиям предперестроечного СССР, то у меня складывается ощущение, что я жил в другой стране. Откровенная фальсификация фактов, умолчание о главном, о том, что больше всего волновало советских людей, используется в данном случае для опровержения широко распространенного мнения, будто именно кризис, застой советской экономики, и прежде всего перманентный продовольственный кризис, неэффективность советского колхозного строя подталкивали Горбачева к реформам, провоцировали его желание по примеру других стран социалистического лагеря – Польши, Венгрии, Китая – использовать рыночные механизмы для стимулирования производительности труда и рачительного хозяйствования. В противовес всем реальным экономическим показателям, характеризующим состояние сельского хозяйства в СССР, Сергей Кара-Мурза утверждает, что в середине 80-х, когда Горбачев пришел к власти, не о каком «гипотетическом кризисе» речи не могло быть,
[303] что развязанная во время перестройки «кампания по поводу дефицита в СССР» не имела под собой почвы.
[304] Для подтверждения своей позиции Сергей Кара-Мурза приводит целый ряд доводов. Во-первых, тот факт, что динамика инвестиций в сельское хозяйство СССР росла, а во времена Гайдара падала, и что, согласно приведенной им таблице, индексы производства сельского хозяйства в СССР с 1950 по 1985 год выросли почти в три раза
[305]
Во-вторых, Сергей Кара-Мурза призывает учитывать, что если оценивать состояние продовольственной проблемы не с субъективной точки зрения, а с медицинской, научной точки зрения, то «объективно в СССР был обеспечен достаточный и сбалансированный рацион питания, и он непрерывно улучшался (при всех дефектах в системе переработки и распределения)».
[306] В-третьих, с точки зрения Сергея Кара-Мурзы сам по себе факт, что СССР импортировал мясо (во всем импорте СССР оно составляло 1 %), не свидетельствует о кризисе сельского хозяйства, ибо, к примеру, ФРГ импортировала в 4 раза больше мяса, чем СССР. И, в-четвертых, считает Кара-Мурза, нельзя говорить о кризисе сельского хозяйства в СССР, ибо в посткоммунистической России, в 2005 году импортировали почти в пять раз больше предметов потребления, чем в РФ в 1990 году, соответственно 35,8 % к 7,6 %.
Прежде чем начать разговор по существу цифр, предлагаемых Сергеем Кара-Мурзой в защиту своей убеждения в изначальной эффективности советского колхозного строя, как якобы воплощения русской крестьянской мечты, я хотел бы обратить внимание на логические изъяны самого оправдания всего советского на основании того, что после распада СССР ситуация в экономике России, в том числе в производстве на селе стала намного хуже. Наши красные патриоты, в том числе и Сергей Кара-Мурза, не видят очевидного: сам по себе распад экономики в результате реформ Гайдара не свидетельствует, что советская экономика, тем более советское сельское хозяйство, основанное на колхозной, государственной организации производства, было в состоянии обеспечить растущие потребности села и города в предметах потребления. Все верно, ельцинская Россия не вкладывала инвестиционных ресурсов в село. Но из того факта, что советская экономика, как и советская система, были нереформируемы, никак логически не следует, что они были жизнеспособны, обладали ресурсами развития.
Когда мы говорим о перестройке, о ее мотивах, мы должны исходить из того, что было в середине 80-х, и о чем преднамеренно умалчивает Сергей Кара-Мурза. Кстати, даже графики, которые приводит Сергей Кара-Мурза в защиту советского сельского хозяйства, на самом деле подрывают его советский оптимизм. Все верно, за сорок лет, с 1950 по 1990 год валовое производство сельского хозяйства выросло почти в три раза. Но из этой же диаграммы видно, что сельское хозяйство все эти сорок лет росло в пять с половиной раз медленнее, чем промышленность, т. е. несло в себе какой-то структурный изъян. И вообще рост продуктов питания в три раза по сравнению с голодным 1950 годом ничего не говорит о качестве питания в СССР. Конечно то, что мы, советские люди, потребляли в 1970 году, было пиршеством по сравнению с голодной жизнью конца 40-х – начала 50-х. Но нельзя забывать, что очереди за самым необходимым даже в сытой Москве сохранялись и в 80-х, отсюда извечное массовое раздражение советским дефицитом. Ситуация осложнялась тем, что советские люди уже в 70-е сравнивали свой достаток не с тем, чем они довольствовались в конце 40-х, когда несколько сот граммов зерна, вынесенных с поля под страхом тюрьмы, были в радость, а с достатком советской номенклатуры, с тем, как люди жили и питались в Москве, в социалистических странах Восточной Европы. Того советского человека, которого нам рисует Сергей Кара-Мурза, якобы равнодушного к благам мира сего и поглощенного идеей победы коммунизма в мировом масштабе, на самом деле уже не было. А как массового явления такого советского человека не было никогда.
