Согласен с Сергеем Кара-Мурзой, что советский рацион питания давал все необходимое для сохранения и воспроизводства жизни. Благодаря усилиям Хрущева, а потом Брежнева, характерная для 30-х и 40-х угроза голода отступила. Но надо понимать, что понятие рациональной нормы питания больше подходит к организации быта в тюрьме, в казарме, чем к повседневному быту народа с историческими традициями. Даже в отношении к процессу питания в мышлении Сергея Кара-Мурзы проявляется советское, механическое отношение к человеку как объекту переделки, встраивания в железную логику строительства коммунизма. В том-то и дело, что советский дефицит был деструктивным и в гуманитарном смысле. Он нанес огромный урон традициям русского и украинского национального быта и тем самым подорвал бытовые основы национального сознания. В том и драма, что так называемый «передовой советский человек» в силу извечного советского дефицита на самом деле в массе ставил блага быта выше благ культуры. Отсюда и взрыв потребительства после распада советской системы. На самом деле миллионы людей на всем пространстве СССР большую часть жизни посвятили добыче дефицитных, недостающих продуктов питания, поиску знакомых, которые помогли бы на праздник достать «приличный заказ». Выходцы из села, переехавшие в город, что было характерно для Украины, для юга России, на воскресные дни ездили к родителям за продуктами. Реальный массовый советский человек, который посвящает значительную часть своей жизни добыче продуктов питания, не имеет абсолютно ничего общего с тем советским человеком, образ которого нам живописуют «красные патриоты».
И сам факт, что благодаря теневой экономике народы Закавказья, Средней Азии, Прибалтики сумели, в отличие от русских, сохранить свою национальную кухню, традиционный быт, противостоять советской «рационализации потребления», свидетельствует об их более высокой исходной жизнеспособности, способности противостоять советской механизации мышления, быта и труда. Высокий престиж республик Закавказья и Прибалтики, Западной Украины в советское время в глазах населения РСФСР как раз и был обусловлен тем, что там не было вечного дефицита продуктов питания, была более развита сфера обслуживания, «на каждом шагу есть кафе, рестораны». В том-то и дело, что растущие из года в год, особенно с начала 70-х, инвестиции в сельское хозяйство не давали никакой серьезной соразмерной отдачи. С начала 70-х по начало 90-х инвестиции в Нечерноземье составили громадную по советским меркам сумму в 230 млрд. рублей, а рост производительности труда все эти годы составлял всего 1,5 % в год. В целом по СССР ситуация была еще хуже. С 1971 по 1985 год в СССР государственные капитальные вложения в аграрно-промышленный комплекс составили 579,6 миллиардов рублей, а рост чистой продукции сельского хозяйства оказался близким к нулю. Все это говорило о том, что понимали многие советские аграрники еще в 70-е: советская колхозная система превращается в могилу капитальных и человеческих ресурсов, что развитие производства в рамках сложившейся в 30-е государственной организации труда на земле уже невозможно.
Да, из всего потребляемого мяса к началу перестройки экспорт составлял всего 3–4%. Но любящий цифры и диаграммы естественник по образования Сергей Кара-Мурза по понятным идеологическим причинам умалчивает вот о чем: чтобы обеспечить население мясом в силу извечного дефицита кормов из-за низкой продуктивности нашей советской пашни, СССР вынужден был к середине 80-х закупать в Северной Америке, к примеру, в 1984 году 46 млн. тонн зерна, что составляло почти одну треть от производимого в эти годы в СССР зерна (в 1981–1985 годы оно составило 161,7 млн. тонн).
Цифры говорят о многом, если ими оперируют люди с совестью, наделенные национальным чувством. В 1913 году доля России составляла 45 % в мировом экспорте зерна. А в середине 80-х уже 16,4 % в мировом импорте зерна. При этом наши земельные угодья, составляющие 600 млн. га, обеспечивали нам абсолютное первенство в мире по ресурсам для развития производства продуктов питания. Пашня в СССР составляла 288 млн. га, в два раза больше, чем в США (288 млн. гектаров к 130 млн. гектаров). И самое главное, СССР обладал половиной чернозема планеты, одна УССР обладала 25 % мирового чернозема. При этом существовал хронический дефицит продуктов питания и прежде всего мяса. С начала 60-х до конца 80-х в подавляющем большинстве регионов СССР не было мяса в свободной продаже. Колбасные электрички из Нечерноземья и даже Воронежа стали приметой советского образа жизни. Каждая третья тонна хлебобулочных изделий в середине 80-х производилась из импортного зерна. В том-то и дело, что колхозному строю, если учесть, какие громадные средства вкладывались СССР в сельское хозяйство, так и не удалось доказать свои преимущества над индивидуальным. Душевой урожай даже в 1963 году был ниже, чем в 1913 году (482 кг зерна к 540 кг). В сталинскую эпоху урожайность зерновых в СССР, т. е. с 1930 по 1954 год, несмотря на механизацию, использование удобрений, так и не достигла уровня 1913 года, т. е. 8,2 центнеров с гектара, и составляла от 7,1 до 7,7 центнеров. Даже в 1954 по 1958 год, несмотря на хрущевские реформы, четырехкратный рост закупочных цен и отмену сталинских, драконовских налогов на продукцию личных подсобных хозяйств, урожайность пшеницы не подымалась выше дореволюционной и составляла всего 7,3 центнера с гектара. А в неурожайные 1962–1963 годы она сократилось до 6,1 центнера с гектара. Резкий рост добычи нефти в СССР с 19,4 млн. тонн в 1945 до 148 млн. тонн в 1960 году как раз и был ответом советского руководства на перманентный кризис советского сельского хозяйства. С июня 1972 года СССР начал массовые, постоянные закупки зерна в США.
Тревога Горбачева и так называемых «перестройщиков» по поводу судьбы сельского хозяйства была обоснована, ибо доля импорта продовольствия и промышленных товаров в первую половину 80-х годов от года к году росла. В 1981–1985 годы она составила уже 44 %, а продовольственная проблема в целом по стране становилась все более и более острой. В начале 80-х был настоящий продовольственный кризис. А самое главное, что экспорт наукоемкой продукции, гражданского машиностроения составлял мизер во всем экспорте СССР. И уже тогда, в середине 80-х, все это сделало политическую стабильность в стране в целом зависимой от цен на экспортируемые нами энергоресурсы.
Конечно, можно согласиться с Сергеем Кара-Мурзой: даже в ситуации, в которой оказалось сельское хозяйство СССР в 80-е, ни о какой катастрофе в точном смысле этого слова говорить невозможно. Катастрофы не было до тех пор, пока сохранялась советская политическая система, система, препятствующая перерастанию недовольства масс в организованный политический протест. В конце концов, уже с начала 60-х в СССР, кроме Москвы, Ленинграда и, конечно, республик Прибалтики, не было государственной торговли мясом. В моей родной Одессе ни в 60-х, ни в 70-х, ни в 80-х в магазинах не продавались даже те кости, которых было в избытке в Москве после десяти часов утра, когда все приличные куски мяса были расхватаны. Катастрофы с продовольствием в СССР не могло быть по простой причине: на протяжении всей советской истории, начиная с 1934 года, когда Сталин разрешил крестьянам иметь личные подсобные хозяйства и продавать их продукцию на рынке, от 60 до 70 % мяса производилось в СССР именно в частном секторе. Кстати, на 2 % всей пахотной земли СССР, которые были отведены под личные подсобные хозяйства крестьян и рабочих, приходились те же 60–70 % овощей, прежде всего картофеля, фруктов. За почти 60 лет существования колхозного строя государство так и не сумело организовать доставку овощей и фруктов с советского юга на север страны и кормило москвичей и ленинградцев болгарскими помидорами и венгерскими яблоками.
